Анка - Василий Дюбин

— Приготовиться к подъему невода!..

Кавун, заняв место у борта, помогал рыбакам выбирать сеть, захватывая руками верхнюю основу ставного невода. Он работал сосредоточенно и быстро, как заправский ловец. Васильев толкнул Кострюкова, засучивая рукава гимнастерки:

— Вот как гарно працюе твой директор МРС.

— А что ж, дело это ему привычное, — ответил Кострюков.

Из невода выбирали осетра крупного, один в один. Много было и судака. Рыбу вытряхивали из сети на палубу, а потом сбрасывали в трюм. Кондогур, присматриваясь к неводу, с удовлетворением отмечал:

— Вся снасть цела. Правда, кое-где есть повреждения, но…

— …они невелики, — досказал Пронька. — Невод на наплавах, дедушка, может выстоять и в восьмибалльный шторм.

— Толково придумано, — повторил Кондогур. — Ты, пескаренок, того… молодец! Мне бы в колхоз такого бригадира.

— Такие бригадиры, дедушка, как я, теперь невыгодные, — сказал Пронька.

— Почему? — удивился Конодгур.

— Мне осенью в армию идти. А может, и раньше возьмут. Война…

— Да, — глухо произнес Кондогур. — Война, черт ей рад.

Когда невод выбрали, Пронька заглянул в трюм, прикинул на глаз: центнеров двадцать взяли.

«Хорошо!» — он вынул крючком из трюма двух осетров, передал рыбакам:

— На шорбу для бригады.

Горячую пищу готовили в кубрике на примусе, прикрепленном к кухонному столику. Вскоре оттуда потянуло ароматами вареной рыбы, лука, перца и лаврового листа. Едва успели снова установить невод на наплавах, как уха была готова.

Из кубрика вынесли большую, дымящуюся паром кастрюлю, все расселись на палубе, взялись за ложки. В этот момент к «Буревестнику» подошел «Темрюк», буксируя порожние байды.

— Приятного аппетита! — крикнул Краснов, когда «Темрюк» остановился, легонько толкнув «Буревестник» бортом.

— Спасибо, Михаил Лукич! — хором ответили рыбаки. — Торопись, а то шорба остынет!

Только Пронька не включился в хор, с обидой взглянул на отца:

— Ты что же это, батя, медлишь?

— А что?

— Надо побыстрее оборачиваться. Причалил бы пораньше, рыбу прямо в байду ссыпали бы, а не в трюм. Вот и получается двойная работа.

— Ишь ты, пескарь конопатый! — засмеялся Кондогур. — Строгий у нас начальник.

— Я, дедушка, веснушчатый, а не конопатый. Это — разница, — поправил слегка задетый Пронька.

— Рыбу, сынок, не мы одни сдаем. На нашем берегу сейчас пусто, а на том рыбаков вдвое больше стало. Очередь задерживает, — оправдывался Лукич, любовно, с нескрываемой гордостью посматривая на сына. Он перебрался на «Буревестник», возбужденно продолжал, усаживаясь за уху: — Но зато как сдаем? Больше всех. Вот квитанция на красную рыбу и на частиковую. Благодарность передали вам из треста от имени Родины.

— Да ну? — привстал Кондогур.

— Так и сказал приемщик: «От имени Родины».

Кондогур поспешно вытащил из кошелки литровку, стукнул донышком по широкой ладони, наполнил доверху водкой алюминиевую стопку:

— Это тебе, Лукич, за добрую весточку. Вот как, друзья мои… От имени Родины благодарствие нам… — Он наполнил стопку вторично, подал Проньке: — Откушай на здоровье, бригадир.

— Непьющий, — замотал головой Пронька.

— Как это, так? — удивился Кондогур. — На радостях и не выпить? Что ж, по-твоему, конопатый пескаренок…

— Веснушчатый…

— Пущай будет веснушчатый. Так что ж, по-твоему, водку сготовляют для того, чтоб горе ею заливать! И на радостях люди водочкой ублажаются. Пей!

— Не потребляю ни с горя, ни на радостях.

— Ладно, сынок, — сказал Краснов, — выпей немножко. Уважь старика.

— Уважь старую гвардию, — толкнул его в спину Панюхай. — Не задерживай, А то, глядючи на посудину, у меня червячок того… за сердце сосет. Выпить хочется.

И Пронька не стал упрямиться.

XXII

В Мартыновке не пришлось Бирюку выслеживать Анку. Там старостой был такой же, как и Павел, местный выродок, поступивший на службу к немцам. Он сказал:

— Точно заявляю: у нас в поселке чужих нет, только свои. Я здесь всех с пеленок наперечет знаю. А в случае появится какая молодая бабенка с дитем, сразу пришлю к тебе, атаман, своего полицая с донесением.

Прощаясь, староста посоветовал Павлу:

— А ты в Светличном разузнай. Поселок больше нашего, есть где схорониться. Да и к вашему хутору он поближе будет.

— О том и я толкую, — вставил Бирюк.

— Ладно, поехали, — раздраженно бросил Павел — «А ежели и в Светличном то же скажут?. — досадовал он. — Где же тогда искать ее?»

Ночь была темная — ни луны, ни звезд. Еще с вечера небо заволокло тучами, и, казалось, они неподвижно повисли над Приазовьем. Только время от времени побережье озарялось непродолжительным, но ярким светом ракет. Усталые лошади шли шагом… Накрапывал дождь.

Ехали молча. Павел сердито сопел, и ни Бирюк, ни полицай не решались заговорить с ним.

Поднялся ветерок. Крупные капли, сорвавшись с темного неба, ударили по лицу.

— А ну, расшевели их, чертей, — сердито проворчал Павел.

Полицай задергал вожжами, замахнулся кнутом. Лошади побежали рысью.

— В Светличный сейчас поедем? — наконец спросил Бирюк атамана.

— Завтра. Чуешь, дождь находит, неохота грязь месить.

Полицай разгорячил лошадей, и они перешли в намет. И все же у самого хутора ездоков настиг дождь. Бирюк спрыгнул с пролетки.

— Завтра в сумерки на этом месте жди нас, — сказал Павел.

— Ладно, — и Бирюк нырнул в темноту.

Павел подъехал ко двору насквозь промокший. Дежуривший на крыльце полицай сбежал по ступенькам, распахнул ворота.

— Давай заезжай! — все больше раздражался Павел.

Лошади, почуяв близость конюшни, сами рванулись во двор.

— Надо было бы плащ прихватить, — заметил полицай, поднимаясь за Павлом на крыльцо.

— А черт его знал, что под дождь угодим.

— Видать, зря ездили, атаман?

Павел хмуро молчал.

— Ничего, сыщется… — утешал полицай.

В прихожей тускло мигала прикрученная лампа. Двое полицаев лежали на кровати и заливались храпом. Павел взглянул на них, брезгливо поморщился:

— До чего же тяжелый дух. Вот свиньи.

— Справедливые слова, атаман. Настоящие свиньи, — полицай взял со стола лампу и понес в горницу.

Павел снял с себя мокрый пиджак, швырнул его на стул.

— Сомнется, — сказал полицай и повесил пиджак на спинку стула.

— Пускай мнется, плевать. Скоро атаманскую форму надену, а это дерьмо выброшу.

— В городе шьют?

— В городе. Шеф помог достать и сукна на мундир, и шаровары, и кожи на сапоги. Однако пора спать, — Павел сбросил с ног ботинки, снял брюки и завалился на перину, принесенную откуда-то полицаями.

На следующую ночь Павел, Бирюк и полицай-кучер были в Светличном. Выслушав Павла, староста нахмурился, перебирая в памяти жителей поселка, покачал головой:

— Нет, атаман, не примечал я такой молодухи. Говоришь, с девочкой? И девочки не видывал.

— Вот что, староста, — сказал Павел. — Мой человек останется в поселке. Об этом никто не должен знать. Устрой так, чтобы его не видели, а он мог бы вести наблюдение.

— Понятно. Пусть остается у меня. Отсюда весь поселок и берег как на ладони видны.

— По рукам, — и Павел небрежно сунул ему два пальца. — Я в долгу не останусь.

— Пустяки. Мы свои люди…

Трехдневные наблюдения Бирюка за жителями поселка ничего не дали. Он сновал от окна к окну. Много женщин и детей проходило по улицам, но ни Анка, ни ее дочка не появлялись. Каждый вечер Павел, выслушав Бирюка, уезжал мрачный и злой.

Наконец на четвертый день Бирюк порадовал атамана… Сидя со скучающим видом у окна и потеряв всякую надежду на успех своей затеи, Бирюк решил, что Анки в Светличном нет и что ему нечего продолжать здесь затворническую жизнь.

«Пойду к морю да скупаюсь. Приедет атаман, попрошу, чтоб в Белужье меня перебросил. Где же еще ей быть?»

И только он вышел за калитку, как сразу же быстро попятился. На улице, ведущей к морю, против предпоследней хаты, стояла Валя. Бирюк вбежал в дом старосты и прильнул возбужденным лицом к окну.

«Она… Валька Анкина… — Бирюк дышал так часто и горячо, что оконное стекло запотело. — Побей бог, она…»

У хаты, на противоположной стороне улицы, сидела в тени акации какая-то девочка и манила к себе Валю. Валя стояла в нерешительности, перебирая белые ленты в косичках. В ту минуту, когда она сделала уже два шага, намереваясь перейти дорогу, со двора выбежала женщина, бросила беглый взгляд по сторонам, схватила Валю за руку и увлекла за собой…

Павел приехал перед заходом солнца. Он решил с помощью старосты и его полицаев произвести обыск в хатах жителей, которые не внушали доверия самому старосте, выражали глухое недовольство «новым порядком», а главное, в семьях коммунистов, уплывших к краснодарскому берегу. «Если Анку не найдут, пусть Бирюк возвращается домой. Хватит ему здесь прохлаждаться, штаны протирать. Все равно цыплят не высидит, — думал Павел, покачиваясь на рессорной пролетке. — Но где же она может быть? Неужели… бросилась в море? Нет, она не таковская. У нее, чертовки, крепкие нервы…»