Современная нидерландская новелла - Белькампо

Он все-таки выпил чашку чаю, а потом приемный отец отправил его спать, чему он был очень рад.

— Завтра после обеда ты не пойдешь гулять, — успел услышать он за спиной. Но даже не обернулся, поднимаясь по лестнице.

На ночной столик рядом с кроватью он поставил сверкающую раковину, и она сразу же затмила и сделала ненужными все сокровища, лежащие в шкафу. Серебряную бумагу он свернул и положил под раковину.

Доказательства, подумал он, забираясь под одеяло, доказательства.

По тротуару на противоположной стороне улицы шла светловолосая девочка, одетая в клетчатый зелено-черный свитер. Она помахала ему рукой. Это была Дорина. Себастьян с такой сосредоточенностью смотрел на картины, которые всплывали перед ним как на экране телевизора, кружились, исчезали, уступая место другим, что не сразу увидел и услышал Дорину.

— Себастьян! — кричала она тоненьким голоском. — Себастьян! Ты что, не слышишь? Себастьян!

Он очнулся от своих грез наяву. Казалось, его глаза и уши вдруг автоматически настроились на разные волны — на короткие и длинные одновременно, — и он на время отключился от окружающего.

Дорина перешла улицу и остановилась в голом садике перед домом.

— Я иду в магазин! — крикнула она. — Пойдешь со мной?

Он отрицательно покачал головой и оглянулся на приемную мать, которая едва заметно кивнула ему. Когда приемного отца не было дома, ему всегда позволялось больше. Но он сделал вид, что не заметил кивка, и крикнул девочке, стоящей по ту сторону стекла, сразу же запотевшего от его дыхания:

— До завтра!

Он не жалел о своем отказе, сам не зная почему.

Девочка постояла еще немного, и он попытался улыбнуться. Но и это далось ему с трудом.

— Тогда до свидания! — крикнула она.

— Почему ты не пошел? — спросила приемная мать.

Он, не отвечая, направился в свою комнатку, где в недвижном свете дня и раковина, и серебряная бумага продолжали хранить свой непостижимый, таинственный блеск. Он был почти рад, что приемный отец запретил ему выходить на улицу. Он бы все равно остался дома, но запрет придавал мыслям спокойную уверенность и удовлетворение.

Четверг. В длинном коридоре с выкрашенными в голубой цвет стенами, заполненном оглушительно галдящими детьми, Себастьян надел пальто. Утром приемная мать сказала, что на улице сейчас холодно и что он заболеет, подхватит воспаление легких, если пойдет в школу в одной рубашке и тонком свитере. Он всячески сопротивлялся, но без толку.

Пальто кололось и хранило запах шкафа, где провисело все лето, — запах нафталина и лежалой одежды. Из него улетучился собственный запах мальчика. Это было уже не его пальто, оно станет им только через некоторое время.

Он медленно протолкнул пуговицы в петли, которые как будто бы стали меньше размером. Застегивание пальто далось с трудом. Натянув на голову капюшон, он сунул руки в карманы и нащупал бахрому ниток и липкие пятна от конфет.

Он думал о женщине, которая ждала его, о доме с садом и о заостренных копьях калитки.

Ночью он видел ее во сне и начал припоминать свой сон. Он сидел в классе рядом с мальчиком, у которого был новый перочинный ножичек, и они по очереди втихомолку испробовали его на своей парте. Круглая голова очкарика учителя качалась вверх-вниз у доски. Он рассказывал.

«Кто это?» — раздался вдруг звонкий девчоночий голос. Он был похож на голос Дорины.

«Принцесса», — ответил учитель и откинулся назад, коснувшись головой доски, на которой были записаны фразы с многочисленными исправлениями зеленым мелом. Себастьян посмотрел и вдруг тоже увидел ее. Она была в черной шубке, словно составленной из блестящих перламутровых чешуек, нет, это серебристые волны медленно поглощали класс, ребят, и учителя, смотревшего на него, и географические карты, и картины на стенах, и исписанную классную доску.

Его рука обхватила раковину, которую она ему подарила и которую он снова положил в карман.

«Я не смогу больше прийти, — хотел он сказать. — Вы не позвонили. Они ничего не знают. Я соврал, что ходил по городу из боязни вернуться домой».

Он только беззвучно шевелил губами, надеясь, что она и так его поймет. Издалека — изображение в изображении, словно в кино, — он видел пристально глядящие на него глаза учителя, поднимающиеся вверх руки одноклассников.

«Из-за ошибок в задачках, — сказала она задумчиво. Ее иссиня-черные волосы были уложены пышными волнами в высокую прическу. — Но ты обещал прийти ко мне, тебе будет хорошо. Я купила пирожные и кока-колу. Завтра вечером мы с тобой устроим праздник».

«Приемный отец наказал меня, — прошептал он. — Мне нельзя было выходить на улицу. Я думал о вас. Я правда не смогу прийти. Они думают, что я боялся вернуться домой, я им ничего не сказал, скажите им, как было на самом деле, что я был у вас. Мне они не поверят».

«Зачем, Себастьян?» — сказала она и подошла к нему ближе.

Ему всегда хотелось посмотреть ей в глаза, которые походили на глаза Дорины, но были больше и ярче и улыбались ему.

«Зачем? — повторила она. — Это ведь только твоя и моя тайна, до которой нет дела никому. Твои приемные родители, наверное, точно так же не поверят и мне».

Себастьян подумал о начальных буквах ее имени, которые тоже были тайной.

«Мне нет до них никакого дела, Себастьян, мне нужен только ты. Ты мой друг, и ты должен прийти ко мне завтра, ты обещал, а обещания нужно выполнять», — сказала она дружелюбно, но в ее голосе снова прозвучала строгость, как в тот раз, когда она после купания, видя, что он хочет одеться, сказала «нет, подожди».

Неожиданно Себастьян перестал ее отчетливо видеть. Мальчик с перочинным ножичком больно толкнул его в бок.

«Ай», — вырвалось у него, и весь класс повернулся к нему.

Учитель снял отсвечивающие очки, грозно посмотрел на него и сказал:

«Что… (В этот момент волна снова принесла ее, и он утонул в ней с открытым ртом. Вода оказалась пушистой массой блестящего черного меха, это была ее шубка, осыпанная твердыми хрустальными блестками. „Говори, они нас все равно не слышат, — произнесла черная вода тоном, внушающим спокойствие. Она была где-то здесь, но он никак не мог ее разглядеть. Вода, голос в пустом доме, продолжала: — Они никогда больше не услышат тебя, если ты только придешь завтра вечером, если ты придешь, если ты придешь, если ты…“)…с тобой?»

Себастьян проглотил слова, застрявшие глубоко в горле, и беспомощно посмотрел на него. И в этот момент класс начал опрокидываться набок, как корабль, — парты с детьми, неподвижно глядящими на него, взмыли по диагонали вверх, учитель закачался из стороны в сторону, все продолжая говорить, говорить. Себастьян не понял ни слова.

Ему совсем не хотелось идти в ее большой дом, спрятавшийся за решеткой, каменной стеной и садом, на улице, которую он не знал, но без труда мог найти. В нем боролись противоречивые чувства.

Не прийти было бы предательством — он обещал прийти, сразу же после школы. Но что делать, если он не может? Что скажут его приемные родители, если он снова поздно вернется домой? Если снова откажется есть и снова не сумеет объяснить, где находился все это время? Снова придется врать, но приемные родители ему не поверят. Они всегда замечали, когда он говорил неправду. В таких случаях он краснел, начинал заикаться, и тогда приемный отец медленно говорил: «Подумай хорошенько, Себастьян, о чем ты говоришь: ты лжешь».

У школьной двери он замедлил шаги, пересек двор, по которому несколько ребят с криками гонялись друг за другом. Большинство учеников уже разошлись по домам. Дорины тоже не было видно — может быть, она ждала его за углом, около магазина. Он побежал. Прямо перед ним затормозил грузовик. Мальчик стоял посреди улицы. Человек за рулем сердито посмотрел на него.

У входа в магазин была глубокая ниша с широкими колоннами, за которыми находилась стеклянная дверь с бегущими по диагонали красными и белыми буквами. Его лицо уткнулось во что-то живое, мягкое и темное. Он испуганно отступил на шаг.

— Здравствуйте. — Пристыженный своей попыткой к бегству, он смотрел на ее лицо, волосы, плечи. На ее губах играла гордая улыбка, улыбка матери, которая встречает сына, возвращающегося из школы, и считает его красивее, выше и сильнее всех остальных детей, потому что это ее ребенок.

— Здравствуй, Себастьян, — сказала она, — ты не забыл обо мне?

Смущенный, он пошел рядом с ней.

Он снова сидел в ее комнате. На этот раз они шли другой дорогой к дому с садом и решеткой, прутья которой походили на заостренные копья. Дом казался другим, чем несколько дней тому назад, — гораздо длиннее. Фасад был выше, а сад превратился в маленький парк с клумбами еще цветущих осенних астр.

Калитка заскрипела, когда она ее отворила.