Яркие пятна солнца - Юрий Сергеевич Аракчеев

Нет, дело было, пожалуй, в другом. В том, что я пообещал ему у старушек вместе с собой, и своим обещанием как бы связал себя, и когда мы шли к старушкам, я чувствовал себя обязанным выполнить обещание, и именно это чувство обязанности, несвободы вызывало во мне такую неудержимую слепую досаду. Сами себя связываем сначала, а потом других в этом виним. «Что он мне? – в раздражении думал я, шагая. – Почему это я обязан? Может, сказать ему?» Но тут же: «Если я теперь скажу ему, то он, естественно, спросит меня: зачем же вы тогда обещали? Нет, не спросит, а хуже: подумает… Каким же болтуном я перед ним окажусь?» Болтуном я не оказался – «выполнил» обещание, «попросил» старушек. А оказался зато немножечко подлецом.

Вот почему запланированное добро так часто обращается в зло. Вот почему – «не клянись» и не обещай загодя. И не торопись сам себя связывать.

Что касается Нины, то я уже было совсем на нее рукой махнул после Аликиного утреннего возвращения, но оказалось, что и здесь я поторопился. Дело в том, что Алику вчера нужно было срочно куда-то ехать, с Ниной он встретился лишь на полчаса, и, похоже, это было правдой, потому что ночью он вошел в гостиницу с чемоданчиком. Так что все оставалось открытым.

Утром ему опять нужно было куда-то ехать насчет работы, я пошел завтракать один, а после завтрака решил пройтись по ростовским улочкам и, конечно, направился к общежитию Нины. Прошел раз мимо, потом другой, наконец решился, поднялся на второй этаж и постучал в дверь, которая, по моим соображениям, вела к ней.

– Кто там? – послышался голос Нины.

– Это я, – ответил я; она узнала и сказала, чтобы ждал.

Долгое время за дверью была тишина, потом дверь приоткрылась, высунулась голова Нины, укутанная пестрой косынкой, из-под которой во все стороны торчали бигуди, и сказала:

– Здравствуй.

– Ты свободна сегодня? – спросил я. – Может, пойдем куда-нибудь? Видишь, я не уехал. Вернулся.

– Хорошо, – сказала она. – Только ты подожди внизу, ладно? Погуляй пока. Я скоро.

И как на крыльях спустился я с лестницы и начал гулять по Нининой улице. Погода, только бы не подвела погода, думал я, потому что небо хмурилось неудержимо. Я боялся, что вот-вот пойдет дождь, а что же мы тогда будем делать, куда нам деться? В воображении мелькали уже восхитительные картины – ведь она с такой радостью согласилась и голос мой сразу узнала, как будто ждала! И вот еще важно что: наконец-то я проявил себя как мужчина, вчера вернулся, а сегодня осмелился прийти к ней. Не связывал себя, а наоборот, развязал… Но все дальнейшее, естественно, связывалось с хорошей погодой. А она хмурилась. А Нины все не было и не было.

Рядом с парадным, откуда она вот-вот должна была появиться располагалась остановка автобуса и стояла скамейка. Я устал ходить и сел в ожидании. Но не просидел и пяти минут, как увидел, что ко мне приближается не Нина, а армянин Ованес, который тоже поселился в нашей гостинице, в соседнем, правда, номере. Я уже видел эго вместе с Аликом, Алик нас даже знакомил. Теперь Ованес подошел ко мне, поздоровался за руку и спросил:

– Ты чего здесь делаешь?

– А, девчонок жду, – сказал я этак равнодушно.

– Ага, – сказал Ованес и тотчас сел рядом.

Вот так положение! Может быть, он Аликин шпион? Ну и черт с ним. И так мы сидели с ним рядом, а Нина все не появлялась, хотя время шло. Прошло в общей сложности минут сорок. И так мне стало вдруг муторно. Погода все хмурилась, того и гляди дождь пойдет, Нина непонятно почему не идет так долго – навыдумывал я ее радость, небось нарочно тянет, думает, что мне ждать надоест, я уйду, а она Алику верна останется. Да еще этот Ованес. Сидит и сидит. Я встал.

– Ладно, – сказал я. – Ну их к черту. Сколько ждать можно? Пойду я.

– Куда? – спросил он. – Может, вместе?

– Нет, извини, друг, пойду-ка я лучше один. К озеру прогуляюсь, а потом в монастырь. Пока.

И пошел. И, кажется, на самом деле настроился к озеру идти. А потом в монастырь. Ну сколько можно ждать, скажите?

Только отойдя на приличное расстояние – чуть до озера не дошел! – вернулся я все же – Ованес, слава богу, ушел – и увидел, что Нина как раз в дверях появилась. Как ни в чем не бывало, хотя прошел ровно час. Да, нечеловеческое с ними терпение нужно. Но мое, похоже, было вознаграждено: Нина просто блистала. Она наверняка надела все лучшее – белоснежную кофточку, брюки с огромными клешами, волосы ее были тщательнейшим образом уложены, а от ногтей пахло свежим лаком. Я тотчас почувствовал угрызения совести и, конечно, радостное торжество.

Однако погода.

– Знаешь что, – сказал я. – Хочешь, сходим в Кремль. В музей. Ты там была? А потом, может быть, прояснится, и мы где-нибудь погуляем. Хочешь?

– В музей? – тихо спросила Нина. – Нет, не была. Пойдем.

И вся она была такая красивая, такая торжественная и покорная…

А дождь уже тихо шел…

От общежития до Кремля – рядом, и мы успели дойти до музея, почти не намокнув. Прическу Нины, во всяком случае, сберегли. Купили билеты и вошли.

И вот тут я испытал нечто удивительное. Что там ни говорите, но после вчерашней танцплощадки, открывшей мне кое-что, да и после ресторана тоже, где Нина все-таки напропалую курила (хотя и говорила потом, что «Ростов развращает»), после того, что она позавчерашнюю ночь так долго все же была с Аликом, при всем при этом я думал, что рассчитывать мне на что-то особенно тонкое и родственное не стоит. Но как только мы с ней вошли в музей и приблизились к первым же экспонатам, я вдруг увидел, что лицо ее преобразилось. С осторожным, каким-то благоговейным вниманием она начала рассматривать большие бронзовые и золотые кресты, иконы и гербы. Я-то все это видел, да видел кое-что и поинтереснее, а потому заранее приготовился к ее поверхностной фальшивой внимательности и уже мысленно наметил скорый маршрут: через залы с экспонатами – к укромным уголкам (в переходах по крепостной стене, в палатах, в одной реставрируемой церкви…). Но теперь… И внимание ее было искренним, вот ведь что удивительно! Даже как-то странно было видеть красивую, современно одетую девушку, совсем молоденькую – и вдруг с искренним интересом склонившуюся над довольно обычными музейными экспонатами. Пухлые губки ее что-то шептали – она читала подписи, – глазки разгорелись…