Рассказы - Поппи З. Брайт

своего блеска. Если бы кто-то заметил влагу на его щеках, они бы подумали, что это пот. Последнюю ноту песни он тянул целую минуту.

Толпа неистовствовала.

Пора было лететь.

Его тело расслабилось и дрожало. Он подошел к задней части сцены, где свисали провода. Они мерцали золотом, серебром и всеми цветами огней сцены, тонкие как волоски, но все вместе достаточно прочные, чтобы удержать шестьдесят килограммов его веса. Он начал цеплять их к крючкам на ремнях. Когда остался один провод, который поддерживал большую часть его веса, он бросил взгляд за кулисы. Техник кивнул, готовый поднимать его.

Он набросил петлю провода на шею и подал знак.

1980

Он встал и отошел от фортепиано к окну. Мелкий туман от разбивающихся о камни волн оседал на стекле. Скоро будет шторм. Можно посидеть у высокого окна, наблюдая за его восхитительной яростью.

Он вернулся к фортепиано и наиграл танцевальную мелодию, моросящими капельками раскатившуюся по полированному полу. Затем прислонился щекой к крышке фортепиано, наслаждаясь его прохладной гладкостью. Рука потянулась к горлу и погладила плотный яркий шрам, протянувшийся почти от уха до уха. Пальцами он проследил его заостренную линию. Он помнил облегчение, которое испытал, придя в сознание после многочасовой сложнейшей операции, когда доктор сказал, что голосовые связки серьезно повреждены, и он больше никогда не сможет говорить и тем более петь.

Он немного посидел за фортепиано. Затем, когда долгий сладкий звук ясности наполнил его, подошел к окну, чтобы смотреть на шторм.

Перевод: Linea

Сущность Роуз

Poppy Z. Brite, «Brite Essence of Rose», 1998

Город Нэшвилл держится за загрязненный участок реки Камберленд, как влюбленный, и прижимается к плодородному участку земли Теннесси, как скопление стразов, пришитых к богатой ткани коричневого и малахитово-зеленого цвета. Улицы в центре города выложены кирпичом с первых дней существования города. Над этими мощеными дорожками взмывают ввысь башни из стекла и хрома, некоторые из которых достигают 30 и более этажей, элегантные отели, торговые центры и храмы торговли, днем ловящие лучи южного солнца, а ночью отражающие миллионы разноцветных огней города. Многие из самых высоких зданий имеют стеклянные лифты, которые можно увидеть с улицы после наступления темноты, поднимающиеся по отвесным стенам зданий, словно мерцающие насекомые, карабкающиеся к луне.

Или пауки, подумал Энтони, поднимаясь, чтобы сплести паутину между несколькими звездами, которые были слабо видны сквозь дымку городского света. Да, он мог бы это нарисовать: белые и серебряные пауки, плетущие нити между точками света в бархатистой фиолетово-черной темноте.

Но он подумал, что Роуз могла бы нарисовать лучше. Этот образ больше подходил к ее стилю.

Он стоял обнаженным у окна на 31-м этаже грандиозного отеля, прижавшись всем телом к прохладному стеклу так, что вокруг него начал формироваться туманный контур — тепло его тела сделалось видимым — и смотрел на город. В стекле была видна лишь слабая тень его отражения: резкие черты лица, большие глаза, пристальный взгляд, очень бледная кожа и еще более бледные волосы. Его освещали рождественские гирлянды, развешанные по комнате, горящие свечи, крошечный оранжевый глазок палочки благовоний, тлеющий то тут, то там. Комната, освещенная джуджу.

Из того, что Энтони видел, персонал отеля состоял из безупречно одетых чернокожих мужчин с блестящими лысинами и пышноволосых белых дам, которые носили макияж как дополнительное лицо, так густо наложенный, что он, казалось, висел на долю дюйма над их реальными чертами. Увидев эту комнату сейчас, они наверняка заподозрили бы джуджу или что-то похуже. Но они так и не вошли, как и домработницы, ни разу за эту неделю. Энтони встречал их у двери, чтобы получить полотенца и мыло для долгих, парных ванн, которые принимали они с Роуз. Постель нельзя было менять, потому что ею постоянно пользовались, так что к концу недели она превращалась в вихревое, беспорядочное месиво из простыней, подушек и мелких кремовых пятен, насыщенное и созревшее от многочисленных запахов любви. И, в этом году, со слабым кисловатым привкусом пролитого шампанского.

Все остальное время года Энтони пил херес. Он никогда не мог заставить себя полюбить вкус пива, а спиртное мутило его личность, делало его безумным, неспособным к рисованию. Роуз всегда пила шампанское. В этом году она умоляла его выпить вместе с ней, и он уступил. Оно вызывало странное опьянение, которого он никогда раньше не знал, — голова шаром покатилась, почти онемела. Ему хотелось подчиняться ей, ублажать ее как никогда тщательно, чего бы она ни хотела. Вчера она хотела помочиться на него в пустую ванну, и хотя каждая фибра его привередливого существа кричала о своем отвращении, сама грязность этого акта делала его еще более захватывающим.

— Ты мой, — шептала она, когда шампанское вытекало из нее, стекало по груди и животу Энтони бледно-желтым потоком. — Ты мой, больше ничей, не ее, только мой!

Ее слова, как и ее поступок, все-таки не часто девушка писает на тебя, заставили его вздрогнуть. Роуз никогда не упоминала, даже вскользь, о неприятном факте женитьбы Энтони.

Он приложил ладони к стеклу — два идеальных отпечатка длинных пальцев были видны в почти фосфоресцирующем тумане — затем оттолкнулся от окна и потянулся к ведерку со льдом. Там охлаждалась наполовину полная бутылка шампанского. Magie Noir, странная марка, которую Роуз всегда привозила с собой. Она сказала, что этот напиток привезли с винодельни недалеко от Нового Орлеана, где она провела остаток года.

— Каджунское шампанское? — спросил он, немного нервничая, когда она впервые налила ему шампанское.

— Вам действительно придется назвать это игристым вином, я думаю, — сказала она. — Но это звучит так, как будто оно должно быть розовым и подаваться в стаканчиках «Дикси». Magie Noir — это зелье.

Теперь Энтони налил немного зелья в высокий рифленый бокал и медленно отпил. Пузырьки взорвались на кончике его рта. В напитке чувствовалась скрытая острота, легкая жгучесть, как в Табаско без чеснока и уксуса, как в масле корицы, едва уловимое тепло, стелющееся по языку. И все же он не мог определить все ароматы, которые, по словам Роуз, присутствовали в букете; она знала названия и вкусы трав, о которых он никогда и не слышал.

Энтони осушил свой бокал и повернулся, чтобы посмотреть на женщину, которая делила с ним эту комнату, эту неделю и этот город. Женщина, которая спала сном сытого человека, раскинувшись на белом просторе огромной кровати. С каждым годом кровати становились все более широкими, мягкими, манящими. С каждым годом их тела, казалось, прилегали друг