Сто первый (сборник) - Вячеслав Валерьевич Немышев

Верхние полки в их купе пустовали. Проводница прошла мимо и не предложила чаю. Соседом Вышегородского оказался офицер штабист с округа, к тому же он был медиком, и они разговорились на общие темы, как водится, добрались до политики, а от политики само собой к женщинам. На женщинах стало скучно, черные окна вагона сделались фиолетовыми в тон рассвета. И тогда сосед сказал, что, если уж рассуждать профессионально на военно-медицинскую тему, то в штабе округа давно разработали уникальную концепцию:

— Концепцию приближения врача к раненому. Каково звучит? — штабист ждал реакции.

— Звучит, — отреагировал Вышегородский. — Соснем часок?

Но штабист разошелся и стал развернуто объяснять суть «системы приближения…» Вышегородский подремывал под стук колес и нудноватый голос штабиста. Он так и задремал, но разбуженный резким торможением поезда потер глаза и вспомнил, что приснилось ему, будто он в академии сдает зачет профессору военно-полевой хирургии…

…Система оказания помощи раненому на поле боя: «В каждом отдельном взводе наличествуют санинструктор и санитары носильщики. Их задача непосредственно во время боя: собрать раненых, оказать первую помощь и отправить на оборудованный санитарный пункт роты. Там ротный фельдшер оказывает более квалифицированную помощь: колет препараты для поддержания работы сердца, делает имобилизационные повязки, накладывает шины и готовит раненых к эвакуации в тыл. Раненые бортом вертолета или наземным транспортом доставляются в санроту, далее в МОСН, медицинский отряд специального назначения, где специалисты проводят операции, обеспечивают раненых всем необходимым, готовят их к эвакуации в глубокий тыл в госпитали и специализированные медучреждения Министерства обороны».

Зачет…

— Так вот я и говорю, что доктор должен быть на поле боя, непосредственно вблизи раненого, тогда прямо на поле боя ему будет оказана соответствующая качественная помощь. Вы согласны со мной?

Вышегородский вспомнил профессора военно-полевой хирургии.

— Зачет, — сказал он.

— Зачет?.. Ну, так вот, я имею в виду… то есть концепция предполагает вывод как можно большего количества докторов на поле боя, вплоть до организации санрот, с прикомандированным личным составом…

— Доктор — товар штучный, — перебивает Вышегородский.

— Что вы имеете в виду? — спросил штабист.

— Моя санрота была уничтожена первого января этого года. Моя бригада была уничтожена первого января этого года. Концепция ваша — говно, имею в виду.

Осенью в госпиталь, в отделение гнойной хирургии к подполковнику Томанцеву, назначен был новый хирург, майор. Отношения у них не сложились, — хирургом новый майор оказался первоклассным, но пил запойно. После нового года майор написал рапорт, положил на стол Томанцеву.

— Простите, товарищ полковник, просто… доктор — товар штучный. Не могу.

Он ушел. Томанцев узнал от старшего ординатора, что майора бросила жена, и тот окончательно уволился из армии. Больше про того майора разговоров не было.

Прошло время.

Однажды в троллейбусе привлек Томанцева нечистого вида человек с неопрятной бородой. От человека разило стойким невышибаемым перегаром. Попутчик будто нечаянно взглянул на Томанцева и произнес:

— Доктор — товар штучный.

И вышел у Тракторного или дальше еще.

Томанцев ехал на службу и смотрел в окно, за окном вьюжило по-февральски: снега почти не было. Ледяной ветер вылизывал голую землю.

МИ — Двадцать четыре

Настоящий писатель ходит по улицам с грустным лицом…

«Здравствуй, дружище!

Спасибо за письмо. Нормально все, просто психанул малость. Но оно меня выручило — очень уж хотелось потопить все по нашей всегдашней привычке в известном напитке. Но ничего, выдюжил, в том числе, наверное, благодаря и твоему письму. Сейчас, как обычно, ночью не сплю. Помнишь Чечню и этот кальян в землянке, после которого так хорошо леталось на койке в нашем плацкартном вагоне. Вы еще ржали, а я приходил, ложился, закрывал глаза, представлял себя — не смейся — вертолетом МИ-24 и летал над всей Чечней, уходил на солнце от «иглы», маневрировал от обстрелов с земли. Летал, короче! До сих пор, чтобы уснуть представляю себя вертолетом, но без травки как-то не так летается. Так вот — не сплю, читаю твои рассказы…»

Мне всегда казалось, что настоящий писатель не должен стесняться своих слез. Я плачу в одиночестве, когда не видно с улицы. На улице всегда, всю жизнь с самого детства, люди спрашивали, почему у меня такое грустное лицо. Теперь знаю, наверное — потому что я писатель.

Иду от метро. Слякотно. Ноги вязнут, разъезжаются. Я стою на ногах твердо, меня не свалишь; идти не долго минут десять, последние метры вдоль длинного забора…

Он казался сильным окружающим и даже друзьям. Уверенный в себе молодой, тридцати лет человек с наголо стриженой головой. С гениальной фамилией Шапен. Роман Шапен. Все думали, что он еврей, и уважительно к нему относились. Шапен был писателем, но работал корреспондентом в Известнейшем издании.

— Шапен, ты сказочник, — кричало из редакционного телефона. — Пиши насущно!

Известнейшее издание требовало сенсационных новостей или, в крайнем случае, очерк, где побеждает добро. Но Роман Шапен разуверился в добре.

— Я не сказочник, я пишу музыку жизни.

Мы смеялись. На самом деле, у него фамилия была музыкальная — гениальная. Я даже подумывал, что Шапен гей. Но потом убедился, что не гей. Шапен пил водку как черт, как настоящий гетеросексуал: не закусывал сразу после второго. Про Шапена рассказывали много страшных историй. Я слышал некоторые. В одной из историй Шапена могли расстрелять. Но не убили только потому, что он страшно пил.

В первую войну, когда пленных не убивали или убивали, но не всегда и не так жестоко, к полевому командиру Руслану привели человека. Человек был лыс — это был Шапен.

— Чего хочешь? — спросил полевой командир Руслан.

— А я не просто с улицы, е разъе… я, знаете ли, не от балды! Здесь у меня дело. И не думайте, что так все просто кому-то сойдет с рук. Я знаю множество! Где ваш командир? Ну- ка! — так примерно говорил Шапен.

Полевой командир Руслан подумал, что Шапен агент ФСБ.

— Расстрэлять его! Он эз ФСБ! Шпион!

Шапена повели расстреливать.

— Стоять, сукины дети! — рявкнул Шапен.

И тогда полевой командир Руслан почуял недоброе.

— Вы пьян? — спросил полевой командир.

— Не то чтобы очень, — ответил Шапен и упал. Его подняли. — Я корреспондент. Вот ксива, — и протянул удостоверение Известнейшего издания в развернутом виде.

Полевой командир Руслан был умным: он дожил до конца первой войны и не дожил до начала второй. Он позвонил в Известнейшее издание.

— Алле, алле, — ответили в издании.

— Эта гаварит палеуой камандыр Руслан, — сказал Руслан. — Ест в уаших списках такой… — и он читает по слогам фамилию Шапена. — Ша-пен?