Сто первый (сборник) - Вячеслав Валерьевич Немышев

обезображенными — безухими, оскопленными, безголовыми — мертвыми телами.

Рядом с Вышегородским бежал солдат. Солдат был, наверное, еще первого года службы; он бежал, прихрамывая на правую ногу или на левую. Вышегородский все оборачивался и не мог понять на какую. Он мог бы бежать быстрее, но этот солдат бежал все медленнее, и Вышегородский замедлялся вместе с ним. До спасительной стеночки оставалось каких-нибудь десять метров. Грохот стоял неистовый. Сердце в груди Вышегородского колотилось, казалось, еще громче и чаще пулеметных и автоматных очередей, несущихся вслед отступающей обескровленной мотострелковой бригаде — тому, что от нее осталось к концу первого дня нового тысяча девятьсот девяносто пятого года. Вдруг сзади раздался не крик, а стон, плач мальчишеский, такой, что бежать надо прочь: не слушать, не слышать — не рвать сердце и не думать…

— Дя-аденька, спаси-ите! Ма-амаа! Дяденька-аа! Ыы-ыы…

Вышегородский, проклиная себя за такую глупость, развернулся и побежал к раненому солдату, он чувствовал, что теперь бежит навстречу пулям: они летели мимо его лица, глаз, груди. Он как-будто плыл по страшно глубокой и стремительной реке, плыл против течения. Солдат лежал на боку, вокруг него постоянно вспучивались фонтанчики. Вышегородский схватил солдата за ворот, потащил. Когда тащил, видел, как две или три пули вошли солдату в спину, слышал, как захрипел солдат. Он ждал, когда пули влетят в него: дышал жадно и глубоко, всей грудью, будто хотел надышаться в последний раз.

Но он добрался до укрытия. И упал. И лежал так минуту, потом схватил солдата за грудки и стал распахивать на нем бушлат, срывать разгрузку, рвал камуфляж. Все было мокрое, скользкое… в голой груди солдата, под красной исподней рубахой чернели три дырки, из них толчками выплескивалась и парила кровь.

— В сердце навылет…

Обе ноги солдата были прострелены. Он поэтому хромал то на одну, то на другую. Вышегородский видел мокрые кровяные колени солдата, мучился над мыслью, но никак не мог сформулировать над какой. Что-то его терзало, а что понять не мог. Мимо пробежали еще солдаты и офицеры его санитарной роты. Тащили раненого. Тот стонал и был почти без сознания.

«Не дотащат и этого», — подумал Вышегородский и хватанул горсть снега в рот, стал жевать вместе с землей, пошарил по груди, где лежали сигареты. Он не стал закуривать, потянулся и сорвал с шеи убитого жетон, не стал запахивать его голую грудь, но накрыл лицо каской.

Они все бежали и успели добраться до Дома печати — десяток или чуть больше человек. С ними был раненый комбриг.

Последним появился прапорщик Шибанов.

— Живой!

Шибанов задрал камуфляж под бушлатом. И Вышегородскому:

— Глянь.

У фельдшера Шибанова были прострелен бок, левая рука, что была уже без пальцев, и голень правой ноги. Вышегородский пощупал, осмотрел рану, и решил, что раз Шибанов смог столько пройти, то, скорее всего, жизненно важные органы не задеты, а в голень и руку пули вошли в мягкие ткани.

— До своих доберемся, я тебе пулю из брюха достану, — сказал Вышегородский.

Когда подлетели две непонятно откуда взявшиеся «бэхи», в них загрузился народ, комбриг в том числе. Вышегородский не поехал, они с Шибановым смотрели, как «бэхи» вырулили на открытое пространство, как полетела грязь из-под гусениц. Как шарахнули залпы из проулка… Как «бэхи» вдруг встали и через минуту загорелись. Из машин выскакивали люди, а их косили и косили очередями и одиночными.

Третий раз ранило комбрига.

Они сражались: расстреляли все патроны и покидали все гранаты. Нужно было уходить, иначе конец. Шибанов смотрел на комбрига, потом на Вышегородского и качал головой. Тяжелый комбриг, — но чего только не случается на войне.

— Выживу, — сказал комбриг, — вернусь и найду ту сволочь, которая нас сюда…

Комбриг не договорил, к ним из-за забора прилетела граната. Вышегородский увидел гранату и успел зажмурился. Взрывом его обожгло и царапнуло осколком щеку; когда пришел в себя, подскочил к комбригу. Осколок вошел комбригу в голову через глаз. Комбриг был мертв.

Появился Шибанов.

— Ты где был? Комбриг погиб.

— Отливал я.

— Везучий ты, Шибанов, — сказал Вышегородский и бережно провел по лицу комбрига, закрыл красный, выпученный взрывом второй глаз.

— Надо ждать ночи и прорываться дальше, — сказал Шибанов.

— Надо ждать, — ответил Вышегородский.

Глубоко ночью, когда немного затихла стрельба и временами совсем стихала, они стали пробираться к своим. Но будто взбешенная тишиною, стрельба разгоралась с новой силой. И грохотало все вокруг: и далеко и близко, и казалось, что даже в небе стреляют, и под землей идет война, идет где-то внутри каждого воюющего, там внутри, где сердце и еще дальше, где душа.

Это была война…

Когда они добрались до своих, Шибанова упал без сознания от потери крови. Оперировал его другой доктор. Вышегородский прилег, где было место, и сразу уснул. Когда его стали будить, он не хотел просыпаться, и даже сильнейшие позывы в паху не могли заставить его встать с холодного бетонного пола подвала. И даже, когда он встал и пошел, то не сразу к нему вернулось сознание. Возвращалось частями. В первой части Вышегородский вспомнил: то на правую, то на левую. «Как же он бежал с простреленными ногами? Кто он? Солдат.… Тот солдат. Я никак не мог сформулировать мысль… Но он теперь убит. А я?.. Где мы? Мы вошли в город, и теперь почти все умерли, уничтожены, расстреляны, раздавлены. И комбриг, и Шибанов, вся санитарная рота, и вся бригада… Шибанов!»

— Шибанов, — позвал Вышегородский.

— Товарищ капитан, надо уходить, — сказал ему солдат-контрактник с рукой подвязанной имобилизационной косынкой и автоматом в здоровой. — Товарища прапорщика уже эвакуировали. Вас еле растолкал.

— Да, да, я иду, — сказал Вышегородский солдату. Шагнул, закружилось в голове, он понял, что все-таки был контужен, только не мог вспомнить в какой момент. И вдруг засмеялся, солдат удивленно обернулся: ему бы и голову тогда оторвало, он бы не заметил, так и бежал бы, бежал…

Их вывели в тыл.

Вышегородский спустя день немного пришел в себя. Он выпил водки, кто-то налил стакан, потом второй и третий. Но не от смертельного хмеля, а от чего-то другого, что на войне валит людей с ног, снова уснул Вышегородский. И проспал много, а когда проснулся, понемногу вспомнил минувшие сутки — снова захотелось выпить. Но стали поступать раненые. Их было много: большинство с пулевыми, были и минно-взрывные, черепно-мозговые, с ожогами частей тела и всего тела; некоторых привозили по частям.

Вышегородский оперировал.

Он много и удачно оперировал в январе и феврале девяносто пятого; скоро стал задумываться — когда же это все закончится?