Мой любимый враг - Елена Алексеевна Шолохова

будто по ране наждачкой проехались.

– Я с Димой Рощиным рассталась, но, чтоб ты знал, он не такой.

– Да не бывает так. С волками жить, по-волчьи выть. Это он просто сейчас свое истинное лицо не показывает, пока ты ему нравишься. Хорошим перед тобой представляется. Но всё это до поры до времени. Все они такие.

Я не хотела спорить с отцом. Видела – это все равно бессмысленно. Отец еще с минуту молча стоял, потом вышел, но тут же вернулся.

– Забыл, это же тебе! Вот!

Он протянул пакет. Я поколебалась, но заглянула внутрь. Там оказался мобильный телефон.

– В скупке сегодня купил. Немножко не новый, конечно, но работает.

– Спасибо, – кивнула я.

Добрый отец, еще и с подарками – мне даже как-то не по себе было.

После ужина он лег спать и захрапел почти моментально. Я вымыла посуду, потом заметила, что его пуховик соскользнул с вешалки на пол. Оказывается, петля была оторвана и отец просто накидывал его на крючок воротником.

Я тоже уже сбиралась пойти спать, но подумала: пришить – минутное дело. Взяла нитки, иголку, уселась и тут нащупала во внутреннем кармане что-то плотненькое. Вытащила – а это мое письмо, аккуратно сложенное вчетверо.

Я зашивала ему эту дурацкую петельку, глотая слезы. Потом зарядила телефон, вставила свою сим-карту и только включила, как посыпались уведомления. Да, Димка мне и правда много раз звонил, и классная звонила, и кто-то ещё с незнакомых номеров.

Классной перезвоню завтра утром, решила я. А Рощин… а с Рощиным всё кончено. Надо как-то с этим смириться и привыкать жить без него. И пусть мне до боли хотелось услышать его голос – я себе сказала твердо: никогда ему больше не позвоню. Не подойду. Не заговорю. И ему не отвечу. И это не обида. Просто так надо. Он ещё не понимает этого, наверное, но скоро поймет: мы ломимся с ним даже не в закрытую дверь, а в стену, где нет никакой двери. Разбиваем лбы, калечимся, сходим с ума. И чем быстрее прекратим, тем будет лучше обоим. Боль скорее пройдет, если не бередить душу. Надо просто перетерпеть.

Ночью я несколько раз просыпалась от собственных всхлипов. А что снилось – не помню. Но проснулась совершенно измученной.

Набрала Александру Михайловну. Та тут же начала тараторить как из пулемета: директор ее вызывал, отчитывал за мои пропуски, зачеты надо срочно все сдать… И только потом сподобилась поинтересоваться, почему меня нет который день в школе.

Не моргнув глазом, я ей соврала:

– На меня напали три дня назад. Избили и ограбили.

Ну а что? Не рассказывать же ей про отца. Тем более она у нас как сорока. Что услышит – тут же разнесет. Зачем мне такая слава в школе?

Она, конечно, принялась охать и причитать.

– Боже, какой кошмар! Кто это был?

– Не знаю. Парни какие-то.

– А сколько их было?

Сочинять целую историю мне страшно не хотелось, но теперь, нравится – не нравится, приходилось следовать легенде.

– Двое.

– Господи! И что, полиция их ищет? А они тебя не это… ну… больше ничего тебе не сделали?

– Они украли у меня телефон. И ударили один раз по лицу. Всё, – начала раздражаться я.

– Ну хорошо. Хотя, конечно, очень плохо. Хорошо… в смысле… что ничего хуже не сделали.

Она ещё минут пятнадцать вздыхала и охала. А вечером примчалась самолично. Глядя на мой подбитый глаз, она сочувствовала и обещала, что всех учителей обойдет и договорится насчет зачетов. Но лично у меня закралось подозрение, что она просто явилась с проверкой: не вру ли я. Хотя, может, это я такая циничная и не верю в людей уже.

И ещё, я пропустила один момент. Классная приходила к нам вечером, а днем, в четыре пятнадцать, звонил Рощин. Я не ответила. То есть не приняла вызов. Но потом написала ему сообщение: «Не звони мне больше, пожалуйста, никогда».

Конечно же, после этого я опять расклеилась. И ревела часа два. Хорошо хоть к приходу Александры Михайловны уже мало-мальски пришла в себя.

До конца недели я ещё отсиживалась дома. Дима мне больше не звонил и не писал. И я, с одной стороны, думала – ну и хорошо, а, с другой – всё равно расстраивалась, тосковала. И сама на себя злилась – ну что я за человек такой, невозможный?!

А в понедельник шла в гимназию сама не своя. Всё думала, как себя вести, когда мы с Рощиным встретимся. Волновалась до дрожи. Но уроки шли, а Диму ни на одной перемене я так и не увидела. Даже в столовой. И мне бы вздохнуть облегченно – боялась же этой встречи, боялась, что не смогу при нем вести себя как ни в чем не бывало. И вот его в школе нет – и у меня сердце сразу не на месте.

После уроков мы с Филимоновой спустились в гардероб. И пока одевались, она вдруг спросила:

– А как там Рощин?

Я сразу внутренне сжалась, скукожилась вся, будто во мне заскулила больная собака. Но ответила безразлично, хотя и, наверное, слегка переборщила с «холодом»:

– Понятия не имею.

Филя вдруг развернулась и замерла с шарфом в руках, глядя на меня как на ненормальную.

– Не поняла.

– Что тут непонятного? Он – сам по себе, я – сама по себе.

Но Филимонова продолжала смотреть на меня, будто я несу какую-то несусветную дичь.

– В смысле, вы поссорились? И хочешь сказать, что тебе пофиг теперь, что у него мать умерла? И ты поэтому на похороны не ходила? Ашки сказали, они были…

– Ч-что? – еле слышно выдохнула я и больше не смогла произнести ни слова…

50

Я