Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

этого человека.

Я изобразила бодрую улыбку, что-то пробормотала о произошедшей ошибке и сделала Зоэ знак, что пора уходить, несмотря на недоеденный десерт. Объяснила, что не хочу больше отнимать у него время и что мне очень неловко. Потом встала. Он тоже поднялся.

– Думаю, вам просто попалась не та Сара, – сказал он, улыбаясь. – Не переживайте из-за меня, и желаю вам приятно провести время в Лукке. Как бы то ни было, рад знакомству.

Прежде чем я успела сказать хоть слово, Зоэ запустила руку в мою сумку, вытащила оттуда что-то и положила на стол. Уильям Рейнсферд посмотрел на фотографию девочки с желтой звездой на груди.

– Это ваша мать? – спросила Зоэ тонким голоском.

Вокруг нас все словно стихло. Никаких звуков с дозорной дороги. Даже птичий щебет как будто смолк. Осталась только жара. И молчание.

– Господи! – проговорил он.

И рухнул обратно на стул.

Фотография лежала на столе. Уильям Рейнсферд снова и снова переводил глаза с нее на меня. И недоверчиво перечитывал подпись на обратной стороне.

– Действительно похожа на мою мать в детстве. Не могу отрицать.

Мы с Зоэ молчали.

– Я не понимаю. Это невозможно. Это не может быть она.

Он нервно потирал руки. Я заметила, что он носил серебряное обручальное кольцо и что у него тонкие длинные пальцы.

– Звезда… – Он без конца тряс головой. – Эта звезда у нее на груди…

Можно ли представить себе, что этот человек ничего не знал о прошлом своей матери? Не знал, что она еврейка? Возможно ли, что Сара ничего не сказала обоим Рейнсфердам?

Видя его растерянное лицо, его тревогу, я была уверена в ответе. Она ничего не сказала. Она никогда не говорила о своем детстве, о своих корнях, о своей религии. Она полностью порвала со своим ужасным прошлым.

Я хотела бы оказаться где-нибудь далеко-далеко. Подальше от этого города, этой страны, от непонимания, отражающегося на лице этого человека. Как могла я быть настолько бездумной? Я должна была заподозрить нечто подобное. Но мне ни разу не пришло в голову, что Сара решила сохранить все в тайне. Слишком велико было ее страдание. Поэтому она и перестала писать Дюфорам. Поэтому ничего не сказала сыну о его настоящих корнях. Она решила все начать в Америке с чистого листа.

А я, иностранка, открыла жестокую правду человеку, который ни о чем меня не просил. Я неуклюже сыграла роль вестницы несчастий.

Уильям Рейнсферд подтолкнул фотографию ко мне. Его губы саркастически изогнулись.

– И зачем же на самом деле вы сюда приехали? – тихо проговорил он.

У меня пересохло в горле.

– Чтобы сказать мне, что фамилия моей матери не была ее фамилией? Что она стала жертвой трагедии? Вы для этого здесь?

Мои ноги дрожали под столом. Я не ожидала такой реакции. Думала, что увижу горе, боль, но не это. Не гнев.

– Я думала, вы знаете. Я приехала, потому что моя семья никогда не забывала того, что произошло в сорок втором. Поэтому я здесь.

Он покачал головой и вцепился нервными пальцами себе в волосы. Солнечные очки упали на стол.

– Нет, – выдохнул он. – Нет, нет, нет. Это невозможно. Моя мать была француженка. Ее фамилия Дюфор. Она родилась в Орлеане. Она потеряла родителей во время войны. У нее не было брата. У нее не осталось родных. Она никогда не жила в Париже, на вашей улице Сентонж. Эта еврейская девочка не может быть ею. Вы ошибаетесь по всем статьям.

– Прошу вас, – мягко сказала я, – позвольте мне объяснить, позвольте рассказать всю историю…

Он выставил вперед ладони, словно вынуждая меня исчезнуть.

– Я не хочу ничего знать. Оставьте свою «историю» при себе.

Я снова почувствовала знакомую боль, она пульсировала у меня внутри, неотвязная и бьющая в одну точку.

– Пожалуйста, – слабо попросила я. – Пожалуйста, выслушайте меня.

Уильям Рейнсферд поднялся одним быстрым и гибким движением, удивительным для человека его телосложения. Он опустил на меня глаза, лицо его было мрачным.

– Давайте внесем полную ясность. Я не хочу больше никогда вас видеть. А также что-либо слышать обо всем этом. И ради бога, не звоните мне.

Потом он исчез.

Мы с Зоэ искали его взглядом. Все было напрасно. И наш приезд, и все усилия. Напрасно. И закончилось тупиком. Я поверить не могла, что история Сары завершилась здесь и так быстро. Я не могла опомниться.

Какое-то время мы сидели молча. Меня охватил озноб, несмотря на жару; я торопливо расплатилась. Зоэ так и не сказала ни слова. Вид у нее был ошеломленный.

Я встала, каждым движением преодолевая неимоверную усталость. И что сейчас? Куда направиться? Вернуться в Париж? Вернуться к Чарле?

Идти было трудно. Ноги словно налились свинцом. Я услышала, что Зоэ зовет меня, но не обернулась. Мне хотелось быстрее очутиться в гостинице. Чтобы подумать. Прийти в себя. Позвонить сестре. И Эдуару. И Гаспару.

Голос Зоэ звучал все громче, все более нервно. Что она хочет? Зачем это нытье? Я заметила, что прохожие на меня смотрят. Раздраженно повернулась к дочери, чтобы поторопить ее.

Она кинулась ко мне и схватила за руку. На ней лица не было.

– Мама… – чуть слышно прошептала она.

– Что? Что такое? – сухо спросила я.

Она пальцем указала на мои ноги и заскулила, как щенок.

Я опустила голову. Моя белая юбка была вся в крови. На стуле, где я сидела, отпечатался алый полумесяц. По моим бедрам обильно струилась кровь.

– Ты поранилась, мама? – У Зоэ перехватило дыхание.

Я схватилась за живот.

– Ребенок… – в ужасе выдохнула я.

Зоэ смотрела на меня остановившимся взглядом.

– Ребенок? – Она уже кричала, вцепившись мне в руку. – Мама, какой ребенок? О чем ты говоришь?

Ее лицо стало быстро удаляться. Ноги у меня подкосились. Подбородок ударился о сухую обжигающую землю.

Потом наступила тишина. И тьма.

Открыв глаза, я увидела прямо перед собой лицо Зоэ, совсем близко от моего. Почувствовала характерный больничный запах. Я была в маленькой зеленой палате. К руке подсоединена капельница. Женщина в белом халате заполняла график температуры.

– Мама… – прошептала Зоэ, сжимая мне руку. – Мама, все хорошо. Не волнуйся.

Молодая женщина подошла, улыбнулась и погладила Зоэ по голове.

– Все будет хорошо, signora, – сказала она на удивительно правильном английском. – Вы потеряли много крови, но сейчас все в порядке.

Мой голос прозвучал как хрип.

– А ребенок?

– И с ребенком все хорошо. Мы сделали эхографию. А сейчас вам нужно отдыхать. Какое-то время придется полежать.

Она вышла из палаты и мягко прикрыла за собой дверь.

– Вот дерьмо, ты перепугала