Потомок Микеланджело - Анатолий Левандовский

Наполеон на самом деле был необычно вялым — его уже начинала подтачивать болезнь, которой шесть лет спустя было суждено свести его в могилу.

Маршалы и генералы и впрямь оказались небезупречны: Ней не сумел развить начальных успехов, а Груши не подоспел в нужный момент с подкреплением.

Непрерывный дождь, ливший как из ведра весь предшествующий день, и правда размыл дороги, что затруднило действия артиллерии и конницы.

И все же главное было не в этом.

Наполеон всегда учил и сам следовал этому твердо установленному правилу: для обеспечения победы в любых условиях необходим значительный численный перевес над противником. А при Ватерлоо император обладал войском чуть большим полутораста тысяч человек, в то время как у противников было около миллиона.

Это и решило исход сражения.

Скажем больше.

Если бы даже Наполеону чудом удалось победить при Ватерлоо, то за этим все равно последовало бы новое Ватерлоо.

Ибо у союзников были значительные и возрастающие резервы, а у Наполеона их не было и быть не могло: их было негде взять.

19

Не было?..

Негде было взять?..

А народ? Тот самый народ — солдаты, крестьяне, рабочие, — который принял его под Греноблем и довел до Парижа, который обеспечил необыкновенную легкость государственного переворота и который даже сейчас, после Ватерлоо, устраивал каждодневные демонстрации под теми же лозунгами — «Да здравствует император!», «Долой Бурбонов!» — народ, который все еще продолжал видеть в нем «генерала революции»?

Несомненно, народ мог многое сделать.

Народ, воспламененный заботой о спасении родины, революционной родины, мог бы превратиться в несокрушимую силу, которой оказались бы по плечу любые коалиции.

Это ведь уже было испытано.

Когда (в былые дни) против революционной Франции сложился союз монархов, почти такой же, как и в 1815 году, когда главнокомандующий союзников герцог Брауншвейгский обещал сжечь и уничтожить Париж, народ провозгласил: «Отечество в опасности!» — и сумел отстоять свою независимость. Революционное правительство Робеспьера, опиравшееся на народ, в 1793 — 1794 годах не только отбросило войска коалиции, но и вывело Францию на дорогу славы, ту самую, которую затем мастерски использовал генерал Бонапарт.

Народ и теперь не стал другим — это он блестяще доказал в марте 1815 года.

Народ и теперь готов был стать опорой «генерала революции».

Но для этого Наполеон Бонапарт должен был стать подлинным генералом революции. Не на словах, а на деле. Для этого он должен был пойти путем Робеспьера.

Он не сделал этого, хотя подобная мысль и приходила ему в голову.

Кто знает? Будь при нем в качестве ближайшего помощника и советника друг его юности Филипп Буонарроти, он, может быть, отважился бы позаимствовать кое-что из тактики Робеспьера… Впрочем, и Робеспьер кончил полным крахом…

Но Буонарроти не было.

Был честный Коленкур, погрязший в бесперспективных делах своего министерства иностранных дел, был Даву, в качестве военного министра старавшийся собрать как можно больше новобранцев, был Карно, готовый провозгласить «Отечество в опасности», но весьма далекий от Наполеона, всегда относившегося к нему с неприязнью, был, наконец, Фуше, который уже сплел паутину нового заговора.

Наполеон все видел и понимал.

Как-то, еще до Ватерлоо, он заметил герцогу Отрантскому:

— А зря я вас все-таки не повесил, Фуше. Вы ведь изменник.

На что министр полиции ответил с обычным шутовским поклоном:

— Отнюдь не разделяю мнения вашего величества.

Нет, не пошел Бонапарт путем Робеспьера.

Не мог пойти.

Участь его была решена.

Ex nihilo nihil.

И теперь-то наконец он понял это.

20

В Париж он возвратился в каком-то полусонном состоянии, которое не покидало его больше.

Было 21 июня.

Он не поехал в Тюильри, который отныне казался ему чужим и неуютным, а остановился в Елисейском дворце, где и подписал новое отречение в пользу сына.

Он чувствовал несбыточность этого: сын, которого от него оторвали и который воспитывался в чуждых ему принципах где-то в Австрии, никогда не унаследует ему.

Так же как и жена, Мария-Луиза, несмотря на неоднократные его призывы, никогда не вернется к нему. Стараниями коварного Меттерниха она уже успела забыть его и теперь завела роман с кем-то из придворных его тестя…

Выходит, он зря устроил тот развод и комедию с новым венчанием…

А первая жена, Жозефина, единственная женщина, которую он любил и которая его любила, умерла, уже умерла, несмотря на молодые годы… Это случилось, когда он находился на Эльбе. И когда он спросил врача, от какой болезни, тот ответил: «От горя, ваше величество. От постоянной тревоги за вас».

И тут он вдруг вспомнил. Его ветераны, старые ворчуны, в дни, когда начались поражения, не раз говорили:

— Это потому, что он взял новую, немку. При старой мы всегда побеждали.

Теперь не было ни старой, ни новой, ни армии, ни короны, ни надежд.

Не было ничего.

…Он в отупении целыми днями бродил по пустым залам Елисейского дворца, пока не пришли какие-то люди и не сказали, что нужно «очистить помещение»: ведь теперь, отрекшись от престола, он был здесь посторонним, а посторонним здесь быть не разрешалось…

Ему советовали бежать в Америку, по стопам его боевого товарища генерала Моро. Но он на это не пошел, понимая, что через океан ему не прорваться и что враги все равно его достанут, даже в Америке.

Последняя хитрая идея, которая осенила его (она, как обычно, была не без примеси театральности), заключалась в обращении к английскому правительству, его вечному и беспощадному врагу. Отдаваясь английским властям с просьбой о гостеприимстве, льстя нерушимости британских принципов, он рассчитывал на великодушие врага.

Зряшный расчет.

Так когда-то (и, быть может, именно этим руководствовался бывший император французов) поступил вождь галлов Верцингеторикс, который после окончательного поражения, уповая на великодушие Цезаря, явился в римский лагерь, вручил победителю боевое оружие и сел у его ног.

Но «великодушный» Цезарь не помиловал Верцингеторикса. Его шесть лет протомили в римской тюрьме, после чего казнили.

Британское правительство оказалось не великодушнее Цезаря.

Наполеона заточили на маленький остров, затерянный в океане.

Держали под строжайшим надзором.

И оставили столько времени, сколько потребовалось, чтобы он успел продиктовать свои воспоминания.

Об остальном позаботилась болезнь.

Впрочем, есть мнение, что по распоряжению вышестоящих властей нелицеприятные стражи ускорили течение болезни.

Поразительное совпадение: Наполеон, как и Верцингеторикс, провел в неволе перед смертью шесть лет.

21

«Сто дней» промелькнули, как сон.

Началась вторая Реставрация.

Она обошлась французскому народу много дороже, чем первая.

И Бурбоны, и те, кто вновь посадил их на трон, пылали жаждой мести к «вероломным французам».

Страна подверглась оккупации.

На нее была наложена контрибуция в семьсот миллионов франков золотом.

Внутри страны начался жесточайший белый террор.

Одной из первых жертв его стал маршал Ней, талантливейший полководец Франции. Участь его разделили многие офицеры разных рангов.

У кормила правления оказались двое старых союзников — Талейран и Фуше.

А в Европе надолго утвердилась реакционная система, вдохновленная их общим хозяином — князем Клементом Меттернихом.

22

Эпоха реакции не задушила революционной борьбы, хотя заставила ее еще больше законспирироваться.

Естественно, дел и забот у Филиппа Буонарроти прибавилось.

Неутомимый, несмотря на годы, он отдался новой борьбе с обычной страстностью.

Он был на восемь лет старше Наполеона: в 1815 году, когда Наполеону исполнилось сорок шесть лет, Буонарроти было уже пятьдесят четыре.

Однако, вместо того чтобы по примеру своего друга-врага засесть за литературный труд, он еще долгих десять лет занимался тайной революционной деятельностью.

Но это могло бы стать темой для новой повести.

Наша же повесть окончена.

ЭПИЛОГ

1

Вероятно, автору, будь он историк или беллетрист, всегда бывает трудно расставаться со своими героями.

Быть может, именно поэтому в старое доброе время существовал обычай: в эпилоге прощаться с главными действующими лицами, кратко сообщая о дальнейшей их судьбе.

Ныне мы рискнем вернуться к этой традиции и познакомим читателя с тем, как обошлась история с другими, прошедшими по страницам настоящей повести, героями и героинями.

2

Впрочем, о государственных деятелях, крупных функционерах наполеоновской эпохи много говорить не приходится: о них читатель может навести исчерпывающую справку в любой энциклопедии. Он узнает, в частности, что Талейран еще долго подвизался на политическом поприще, приумножал богатства и умер восьмидесяти четырех лет, оставив многомиллионное состояние; что его напарник Фуше не был столь счастлив в политике (подвело все то же «цареубийство») и окончил свои дни в изгнании, едва перешагнув за шестьдесят; что Паскье, в противовес своему бывшему начальнику Савари, прекрасно поладивший со всеми последующими правительствами, прожил почти столетие (95 лет), удостоился при Луи-Филиппе высших государственных должностей и даже академических лавров.