Пока смерть не разлучит нас - Мэри Джонстон

нами горел и дымил костер, и мы видели один другого смутно, сквозь сполохи пламени и клубы дыма. Точно так же – сквозь дым и огонь – мы будем смотреть друг на друга завтра. О чем думает сейчас Дикон, я не знал, мои же мысли были не о завтрашнем дне.

Уже давно не было дождя, и толстая подстилка из палых листьев была пружинистой и сухой. И они, и раскачивающиеся деревья громко шуршали от ветра. Неподалеку от леса было болото, и над ним плясали блуждающие огоньки – бледные, холодные точки света, движущиеся без всякой цели то туда, то сюда, словно призраки тех, кто заблудился в лесу и не нашел дороги назад. В середине ночи какое-то большое животное с треском продралось сквозь подлесок слева и ушло в темноту, шурша по прошлогодним листьям. Позже я ясно видел глаза волков, горящие в темноте за пределами освещенного костром круга. Когда ночь уже была на исходе, ветер стих и взошла луна, обратив лес в какую-то изысканно-прекрасную туманную далекую страну, которая видится нам только в снах.

Индейцы пробудились беззвучно все разом, будто в заранее назначенный час. Несколько минут они говорили меж собою, затем отвязали нас от деревьев, и путь к смерти возобновился.

Во время этого перехода вождь сам шествовал впереди меня, привязав ремень к моему запястью. Холодный мутный свет выбелил его смуглые руки, ноги и безжалостное лицо. Он шел молча, я тоже не снисходил до того, чтобы задавать ему вопросы или просить о пощаде. Везде: и во мраке глубокой чащи, и на посеребренных луной полянах, и в погруженных в серый полумрак длинных зарослях сассафрасов129, и в высокой шелестящей траве – передо мною стоял лишь один образ. Тоненькая, недвижная и бледная, она плыла впереди меня, и ее большие темные глаза неотрывно глядели мне в лицо. Джослин! Джослин!

На заре туман над стоящим на нашем пути пригорком растаял, и на вершине его показался индейский мальчик, размалеванный белой краской и похожий на духа, готового вот-вот взмыть в небеса. Он молился главному божеству индейцев, и до нас доносился его голос, звонкий и полный искреннего чувства. Завидев нас, он во всю прыть помчался по склону пригорка и исчез бы в лесу, если бы один из паспахегов не поймал его и не поставил в середину нашего отряда, где он неподвижно встал, невозмутимый и не выказывающий ни малейшего признака страха, настоящий воин в миниатюре. Он был из племени паманки, и между его племенем и паспахегами царил мир. Поэтому, когда он увидел тотем, выжженный на груди вождя, он тут же разговорился и вызвался сообщить о нас в свою деревню, расположенную на берегу ручья в нескольких полетах стрелы. Он ушел, а паспахеги сели передохнуть в тени деревьев и сидели там, пока к ним не явились старики из деревни и не провели их через коричневые поля мимо круга безлистных тутовых деревьев к вигваму для гостей. Здесь для них уложили подстилки, вырезанные из зеленого дерна, и принесли им воду для умывания. Чуть позже женщины выставили перед ними обильный завтрак из рыбы, индюшатины, оленины, кукурузных лепешек и индейского пива. Когда все было съедено и выпито, паспахеги расселись полукругом на траве с одной стороны, а паманки с другой, и каждый воин и старик достал трубку и кисет. Они курили торжественно и безмолвно, лишь изредка прерывая молчание каким-нибудь произнесенным медленно и величаво вопросом или комплиментом. Голубоватый дым от их трубок смешивался с солнечным светом, лившимся сквозь обнаженные ветки деревьев, а в соснах на дальнем берегу ручья то шумел, то затихал ветер.

На время курения трубок нас с Диконом развязали и посадили в самую середину круга, и когда индейцы подымали глаза от земли, они бросали на нас пристальные взгляды. Я знал их повадки, знал, как они ценят гордость, бесстрастие и храброе презрение к тому, что может сделать с тобою враг. Что ж, скоро они увидят, что у белых людей не меньше гордости, чем у дикарей.

Они с готовностью подали нам трубки, когда я их попросил. Дикон взял одну, я вторую и, сидя плечом к плечу, мы закурили с таким же умиротворенным видом, как и окружавшие нас индейцы. Не сводя взгляда с лица вождя, Дикон рассказал давнюю историю об одном злодеянии паспахегов и о том, как англичане отплатили за него, а я смеялся его рассказу, как будто это была самая забавная повесть на свете. Рассказ завершился, мы еще немного покурили как можно более безмятежно, а затем я достал из кармана кости, и мы тут же погрузились в игру, словно в мире больше не было иных столбов, кроме сохранившихся у меня столбиков золотых монет, которые я поставил на траву между нами. Паспахеги взирали на нас с суровым одобрением как на храбрецов, умеющих смеяться в лицо смерти.

Солнце уже стояло высоко над горизонтом, когда паспахеги и паманки распрощались. Отвоеванная у леса земля, тутовые деревья и растущая под ними зеленая трава, несколько грубых хижин и вьющийся над ними дым, воины, женщины и смуглые голые дети – все это исчезло, и вокруг нас снова сомкнулся лес.

В вышине дул ветер, яростно сталкивая друг с другом ветки над нашими головами, голые лианы раскачивались, задевая нас, а вокруг вихрями взвивались хороводы из прошлогодних листьев. Громадная стая голубей пронеслась по небу с запада на восток, словно быстро летящая туча. Еще немного – и мы вышли на равнину, поросшую на редкость высокими деревьями, с которых индейцы содрали кору. Давно погибшие, с почти полностью сорванной корой, окруженные опавшими большими и маленькими ветвями, они стояли оголенные и серебристо-серые, готовые вот-вот рухнуть. Пока мы проходили среди них, ветер повалил два дерева, и они упали наземь. В центре равнины лежало какое-то мертвое тело: то ли олень, то ли волк, то ли медведь, то ли человек, и туда со всех концов слетались стервятники. Потом мы вошли в сосновый сбор, тихий и тускло освещенный, с высоким зеленым пологом и гладкой душистой подстилкой из хвои. Мы прошли его за час и оказались на берегу Паманки.

Крохотная деревня – не более дюжины воинов – расположилась прямо под деревьями, доходящими до самой кромки воды, и здесь, привязанные к стволам сосен, осеняющих медленный поток, покачивались выдолбленные из бревен лодки. Когда жители деревеньки вышли, чтобы поприветствовать нас, паспахеги купили у них две лодки за ожерелье из ракушек, и мы не мешкая сели в них и на веслах поплыли вверх по реке к Уттамуссаку и его трем святилищам.