Александр Дюма - Анри Труайя

В понедельник утром Александра разбудил его сын, явившийся прямиком из своего пансиона. Он выглядел потрясенным и сжимал в руке свежий номер «Constitutionnel». Директор пансиона Проспер Губо, с которым Дюма когда-то сотрудничал, прислал мальчика «вестником несчастья». Дело, по словам Губо, было более чем серьезное. Бросив беглый взгляд на первую страницу газеты, Александр мгновенно понял, какая опасность над ним нависла. Депутат и академик Антуан Же в злобной и язвительной статье возмущался тем, что субсидия Французскому театру увеличена до двухсот тысяч франков в то самое время, когда там собираются ставить «Антони» – «самое вызывающе непристойное произведение из всех, какие появились в эту эпоху непристойности». Автор этого пасквиля завершал его обращением к Тьеру, требуя запретить пьесу, единственная цель которой – «развращать молодежь». Под влиянием этого «отца добродетели», который в то же время был референтом по вопросам театрального бюджета, в палате депутатов начались действия, направленные на то, чтобы проголосовать против выдачи «Комеди Франсез» предусмотренной для этого театра субсидии. И какие же последствия мог иметь подобный отказ? Разумеется, первым делом «Антони» сняли бы с афиши. Тьер не мог оставаться безучастным к недовольству парламента. Он не пошел на открытое столкновение, не стал высказываться прямо, но распорядился временно запретить играть пьесу. Александр вне себя от ярости бросился в министерство. Он бушевал, угрожал Тьеру процессом в торговом суде, обещал, что добьется обвинительного приговора для него через посредство нынешнего управляющего Домом Мольера, Жуслена де ла Салль. Затем, поскольку Тьер свое решение отменить отказался, Дюма вышел из кабинета, хлопнув дверью. Мари Дорваль, не меньше его расстроенная, послала Антуану Же венок, каким награждают самую добродетельную девицу, в коробке, перевязанной белой шелковой ленточкой, и приложила к нему насмешливую записку: «Сударь, вот венок, который бросили к моим ногам в „Антони“, позвольте мне возложить его на вашу голову. Я должна была принести вам эту дань уважения. Никто лучше меня не знает, насколько вы это заслужили». Процесс против Жуслена де ла Салль тянулся довольно долго, дело слушали несколько раз, последнее заседание состоялось 14 июля 1834 года: Жуслена обязали выполнить условия первоначального контракта или выплатить истцу в качестве возмещения ущерба сумму в десять тысяч франков. Он подал апелляцию и предложил кончить дело миром: Жуслен немедленно выплатит Дюма шесть тысяч франков, а тот откажется от всяких дальнейших притязаний. Александру деньги были нужны безотлагательно, и он подписал соглашение. Тем хуже для публики, которой придется в этом сезоне обойтись без «Антони»… а может быть, и проститься с ним навсегда!

Тем временем Александр оказался втянутым в другой процесс, только на этот раз он оказался ответчиком. Издатель Барба, купивший права на публикацию «Христины», подал на него в суд за то, что Дюма уступил полное собрание своих сочинений, в том числе и эту пьесу, Шарпантье для нового издания. Дюма и Шарпантье обжаловали суровое решение суда первой инстанции и добились более мягкого приговора. Но сатирическая газета «Медведь» заинтересовалась юридическими неприятностями преуспевающего писателя. В статье, озаглавленной «Александр Дюма и книгопечатник Барба», его изобразили поддельным аристократом. «Граф, виконт или по меньшей мере барон! – пишет журналист. – Пусть будет виконт! Как дворянин, господин Александр Дюма – худший субъект, какого только можно вообразить, беспечный и беззаботный, живущий удовольствиями и праздниками, не знающий счета деньгам, вину и женщинам, Дон Жуан, Ловелас, Фоблас [пошлый] регент». Подобное оскорбление, разумеется, не могло остаться безнаказанным. Александр вызвал на дуэль главного редактора «Медведя» Мориса Алуа. Сначала он подумывал о том, чтобы его секундантами были незаменимый Биксио и бывший адъютант его отца генерал Дермонкур, но потом, решив, что неплохо бы иметь рядом с собой громкое литературное имя, спрятал подальше гордость и написал Гюго: «Виктор, каковы бы ни были наши нынешние отношения, я надеюсь, что вы все же не откажете мне в услуге, о которой я хочу вас просить. Какой-то наглец позволил себе оскорбить меня в мерзком листке, четвероногой скотине, именуемой „Медведь“. Сегодня утром этот тип отказался встретиться со мной под предлогом, что не знает имен моих секундантов. Одновременно с письмом вам я отправляю письмо Виньи, чтобы иметь возможность сказать своему противнику, что, если он еще раз попытается отделаться подобной отговоркой, я сочту это дурной шуткой. Я жду вас завтра, в семь часов, у себя. Одно слово посыльному, чтобы я знал, могу ли я рассчитывать на вас. И потом – разве это не даст нам повод снова пожать друг другу руки: я, по правде говоря, этого очень хочу».[60] После этого Гюго сменил гнев на милость и назавтра в семь утра был у Дюма. Обняв его и обменявшись рукопожатиями с остальными секундантами, Биксио и Дермонкуром, он посоветовал помириться с противником. Свидетели Мориса Алуа, со своей стороны, тоже считали это наилучшим выходом. Однако Александру непременно хотелось сразиться с врагом. Дуэль состоялась на рассвете, в качестве оружия были выбраны шпаги. Противник оцарапал Александру плечо – таким образом, честь была спасена, злоба немного утихла, тем дело и кончилось.

Между тем у Дюма созрел новый план: совершить научное путешествие вокруг Средиземного моря. 4 августа 1834 года, во время званого приема у герцогини д’Абрантес, он изложил свои соображения насчет этой поездки нескольким гостям, среди которых был некий генерал Тьебо, получивший при Империи баронский титул. Этот человек, известный своей нелюбовью к цветным, тем не менее поддался обаянию красноречия и свободы обхождения Дюма. Вспоминая о встрече с Александром, он позже напишет в своих мемуарах: «Я видел, что у этого молодого человека кожа метиса, густые курчавые негритянские волосы, африканские губы, ногти, как у людей его расы, плоские ступни; однако он был высок и строен, лицо достаточно благородное; серьезный, кроткий, задумчивый взгляд придавал ему мягкое выражение; […] По тому, как легко он изъяснялся, по энергичности его высказываний, наконец, по его горячности я чувствовал, что мой собеседник – не пустой человек. […] Он сообщил мне, что готовится к путешествию, которое займет пятнадцать месяцев и позволит ему написать военную, религиозную, философскую, моральную и поэтическую историю всех народов, сменявших друг друга на берегах Средиземного моря».[61] Поделившись этими грандиозными планами с генералом Тьебо, Александр прибавил: «К тому же мне необходимо уехать из Парижа; здесь женщины не дают мне возможности работать!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});