Русская Италия - Сергей Нечаев

Стихотворение «Лагуна» стало первым стихотворением Бродского не о России или Америке. Оно о Венеции, о городе, который поэт вписал в свою биографию. А город — в себя. В этом стихотворении Венеция — это удивительный, ни на что не похожий город. Поэт называет Венецию «сырой страной», «тонущим городом», где «гондолу бьет о гнилые сваи», где «Рождество без снега, шаров и ели», где «Адриатика ночью восточным ветром канал наполняет, как ванну, с верхом»…

Шпили, колонны, резьба, лепнинаарок, мостов и дворцов; взгляни на —верх: увидишь улыбку львана охваченной ветром, как платьем, башне,несокрушимой, как злак вне пашни,с поясом времени вместо рва.

Львы для Бродского стали знаком всего, что связано с Венецией. Он пишет:

«В этом городе львы на каждом шагу, и с годами я невольно включился в почитание этого тотема, даже поместив одного из них на обложку моей книги: то есть на то, что в моей специальности точнее всего соответствует фасаду».

И конечно же знаменитые венецианские дворцы (палаццо) — их Бродский называет «шеренгой спящих циклопов, возлежавших в черной воде». В своем эссе о Венеции он пишет:

«По обе стороны, по колено в черной как смоль воде, стояли огромные резные сундуки темных палаццо, полные непостижимых сокровищ — скорее всего, золота, судя по желтому электрическому сиянию слабого накала, пробивавшемуся сквозь щели в ставнях. Общее впечатление было мифологическим, точнее — циклопическим».

А вот несколько ярких фрагментов из «Венецианских строф — 1», написанных Бродским в 1982 году. Здесь Венеция — это «мокрая коновязь пристани», где «скрипичные грифы гондол покачиваются, издавая вразнобой тишину». «Площадь пустынна, набережные безлюдны. Больше лиц на стенах кафе, чем в самом кафе». В Венеции Бродского «ночью делать нечего», и «под фонарем ваша тень, как дрогнувший карбонарий, отшатывается от вас». Здесь «ночью мы разговариваем с собственным эхом; оно обдает теплом». Здесь «дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры, плохо освещены», здесь «вода аплодирует, и набережная — как иней».

«Венецианские строфы — 2» также были написаны в 1982 году. И здесь Венеция предстает городом, где «сырость вползает в спальню, сводя лопатки». «Город выглядит как толчея фарфора и битого хрусталя». Здесь «ушную раковину заполняет дребезг колоколов», здесь «бредут к водопою глотнуть речную рябь стада куполов», здесь «шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки, как непарная обувь с ноги Творца».

Концовка этого стихотворения потрясает:

Стынет кофе. Плещет лагуна, сотнеймелких бликов тусклый зрачок казняза стремленье запомнить пейзаж, способныйобойтись без меня.

Восприятие Венеции как красочного карнавала, как чего-то веселого и яркого чуждо Бродскому. Он любил приезжать сюда зимой. Зимой в Венеции мало туристов, все черно-серое, и здесь можно побыть одному, самому по себе. Именно поэтому для Бродского Венеция — это город, где нет времени, это вечность, которая вполне может обойтись без любого отдельно взятого человека.

В стихотворении «Посвящается Джироламо Марчелло» (1988) также есть несколько строк о Венеции:

Набережная выглядела бесконечнойи безлюдной. Зимний, потустороннийсвет превращал дворцы в фарфоровую посудуи население — в тех, кто к нейне решается прикоснуться.

В эссе «Набережная Неисцелимых» Бродский пишет: «Глаз в этом городе обретает самостоятельность, присущую слезе. С единственной разницей, что он не отделяется от тела, а полностью его себе подчиняет. Немного времени — три-четыре дня, — и тело уже считает себя только транспортным средством глаза, некоей субмариной для его то распахнутого, то сощуренного перископа…

Причина, конечно, в местной топографии, в улицах, узких, вьющихся, как угорь, приводящих тебя к камбале площади с собором посередине, который оброс ракушками святых и чьи купола сродни медузам. Куда бы ты, уходя здесь из дому, ни направился, ты заблудишься в этих длинных витках улиц и переулков, манящих узнать их насквозь, пройти до неуловимого конца, обыкновенно приводящего к воде…

На карте город похож на двух жареных рыб на одной тарелке или, может быть, на две почти сцепленные клешни омара… У него нет севера, юга, востока, запада; единственное его направление — вбок. Он окружает тебя, как мерзлые водоросли, и чем больше ты рыщешь и мечешься в поисках ориентиров, тем безнадежнее их теряешь. И желтые стрелки на перекрестках мало помогают, ибо они тоже изогнуты. В сущности, они играют роль не проводника, а водяного».

Венеция для Бродского никогда не замыкалась в ее географической и исторической реальности. Она являет для него воплощение вечности, красоты и грусти. Это те измерения, которые, как представлялось поэту, единственно подходят к Венеции и помогают понять природу этого удивительного города на воде.

Бродский любил смотреть на воду, она зачаровывала его. Для него вода всегда была эквивалентом времени («поставленное стоймя кружево венецианских фасадов есть лучшая линия, которую где-либо на земной тверди оставило время — оно же — вода»), она «снабжает красоту ее двойником».

Бродский поясняет:

«Я всегда был приверженцем мнения, что Бог или по крайней мере Его дух есть время. Может быть, это идея моего собственного производства, но теперь уже не вспомнить. В любом случае я всегда считал, что раз Дух Божий носился над водою, вода должна была его отражать. Отсюда моя слабость к воде, к ее складкам, морщинам, ряби и — раз я с Севера — к ее серости. Я просто считаю, что вода есть образ времени, и под всякий Новый год, в несколько языческом духе, стараюсь оказаться у воды, предпочтительно у моря или у океана, чтобы застать всплытие новой порции, нового стакана времени».

То, что в Венеции Бродский видел город, где он родился, — это, скорее всего, миф. Венеция лишь отдаленно напоминала ему о нем. Венеция Бродского — это совершенно другой, фантастический в своей реальности город. Он полюбил его без всякой связи с Ленинградом, полюбил таким, каков он есть, раз и навсегда…

* * *

В своей книге «Диалоги с Иосифом Бродским» Соломон Волков пишет, что Бродский любил встречать в Венеции Рождество, но это не было для него каким-то ритуалом. Бродский поясняет:

«Никаких ритуалов у меня вообще нет. Просто всякий раз, когда бывал в Венеции, я ездил туда на Рождество. Каникулы потому что. На протяжении последних девяти лет, думаю, не пропустил случая, за исключением двух раз. Оба раза я оказался в больнице. Это не ритуал, конечно же. Просто я считаю, что так и должно быть. Это мой пункт, если угодно. Новый год. Перемена года, перемена времени; время выходит из воды. Об этом неохота говорить, потому что это уж чистая метафизика».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});