Поэтические воззрения славян на природу - том 1 - Александр Афанасьев

И проклятие исполняется буквально; Марко Кралевич встречает турка, любуется саблею, спрашивает, как и откуда он добыл ее? и, выслушав рассказ, тою же саблею отсекает ему голову.[1298] Особенно спасительно родительское благословение и особенно страшна родительская клятва, по самой важности отцовской и материнской власти, которая так слепо и непритворно уважалась в патриархальном быту.[1299] В казацких песнях с твердостью неоспоримой истины высказано:

Як не будем отцю и матери правды казати,То буде нас отцевська и материньска молитва карати!

Этой каре приписывают казаки и бурю на море и неудачную битву с турками, припоминая, что при отъезде своем из дому они не взяли опрощенья ни с отцом, ни с матерью, и, следовательно, не получили их напутственного благословения.[1300] В малорусских песнях не раз жалуется девица на свое горькое житье, которое выпало ей на долю, потому что недобрая мать кляла ее в детстве:[1301]

«Десь ты мене, маты, в барвинку купала,Купаючи проклынала, щоб доли не мала?»— Проклынала, доню, тогди твою долю:На гору йшла, тебе несла, ще-й воды набрала.«Було б тоби, маты, водыци не браты,И моей счастя-доли да-й не проклинаты!»— Ще я тогди, доню, долю проклынала,Як у степу пры дорози пшенычсньку жала, (217)Пшеныченьку жала, снопа заробляла,А ты мини, моя доню, спаты не давала.«Було б тоби, маты, пшеныци не жаты,И моей счастя-доли дай не проклынаты!» —Ище тогди, доню, долю проклынала:Мала ничка-Петривочка, я всю ничь не спала,Всю ничку не спала, тебе колыхала…«Було б тоби, маты, та-й не колыхаты,И моей счастя-доли да-й не проклынаты!»

Злое, неосторожно сказанное в сердцах слово, хотя бы без всякого желания, чтоб оно сбылося, по народному поверью, никогда не остается без худых последствий. «Чтобы тебя буйным ветром унесло!» говорит в сказке красная девица, не добудившись своего милого, — и в ту же минуту подхватило его вихрем и унесло далеко-далеко в безвестные страны.[1302] Если отец или мать скажет своему детищу, особенно в недобрый час, нехорошее слово: «черт бы тебя брал!.. изыми тя!.. унеси тя!» — быть ребенку между заклятыми, т. е. попасть в число тех, которые унесены нечистою силою. В народе нашем ходит множество рассказов о том, как пропадали таким образом отверженные дети.[1303]

На могущество слова опиралась и древняя, языческая присяга (в старинных памятниках рота и клятва[1304]), потому что она состояла в торжественном призывании на свою голову различных казней («божьей кары») — в случае, если произносимый человеком обет будет нарушен или если даваемое им показание — ложно. Договор Игоря с греками был скреплен этими словами: «да не имуть (нарушители мира) помощи от Бога, ни от Перуна, да не ущитяться щиты своими и да посечени будуть мечи своими, от стрел и от иного оружия своего, да будуть раби в весь век в будущий». В договоре Святослава это выражено так: «да имеем клятву от Бога… и да будем колоти (= золоти) яко золото (стр. 195), и своим оружьем исечени будем». Доселе обращающиеся в народе божбы и клятвы указывают на то же: «душа вон!» — «Лопни мои глаза (ослепнуть мне!), коли говорю неправду!» — «Сейчас сквозь землю провалиться!»- «С места не сойдти!»- «Убей меня Бог!» (серб. «да ме Бог убще!» — «Бий сила божа!» польск. «niech mie Pan Bog zabije!») и проч..[1305]

VIII. Ярило

Небесная гроза, с ее бурными вихрями и дождевыми ливнями, обожалась литовско-славянским племенем в образе Перуна, память о котором до сих пор живо сохраняется у белорусов и литовцев. Белорусы представляют его статным, высокого роста, с черными волосами и длинной золотой бородою; восседая на пламенной колеснице, он разъезжает по небу, вооруженный луком и стрелами, и разит нечестивых;[1306] а литовцы еще помнят о девяти силах Перкуна и тридевяти его названиях.[1307] Как божество, посылающее дожди, Перун явился творцом земных урожаев, подателем пищи, установителем и покровителем земледелия. Земля, по народному русскому поверью, не растворяется (= не открывает своих недр на рождение злаков) до первого весеннего грома, т. е. до выезда на небо Перуна в его громовой колеснице (= облаке);[1308] с этим поверьем согласуется другое, что весенние ветры, дующие из ясени, разбивают почку деревьев:[1309] следоват., и деревья начинают распускаться только с пробуждением бога-громовника, в свите которого шествуют весенние ветры, пригоняющие дождевые облака. Поэтому дождь называется крестьянами кормилец,[1310] и при накрапывании первого весеннего дождя к нему обращаются с таким окликом: (219)

Поливай, дождь!На бабину рожь,На дедову пшеницу,На девкин ленПоливай ведром.Дождь, дождь! припусти,Посильней, поскорей,Нас ребят обогрей.[1311]

Когда раздастся удар первого грома — все спешат умыться водою, которая в это время молодит и красит лицо, дает здоровье и счастье; ту же чудесную силу приписывают и дождю, и девицы при первой весенней грозе умываются им или водою с серебра и золота и утираются чем-нибудь красным:[1312] серебро и золото — эмблемы блестящих лучей летнего солнца или золотистых молний, а вода — эмблема дождя, который обновляет (= молодит) землю, украшает ее зеленью и цветами и водворяет на ней общее довольство.[1313] Об этом обыкновении упоминает и царская грамота 1648 года: «и в громное громление на реках и в озерах купаются, чают себе от того здравия, и с серебра умываются».[1314] И по преданиям других народов, богу-громовнику приписывали дары земного плодородия, его молили орошать пашни и давать рост и зрелость нивам;[1315] на шведских островах доныне, при посеве хлеба, кладут в коробку с зерном и «громовую стрелку»; в Зеландии эти стрелки разбрасывают по засеянным полям, чтоб урожай был хороший; многие травы и растения получили названия, указывающие на громовника, как на их общего питателя. По сказанию Эдды, пахари по смерти находят успокоение от жизненных трудов в царстве Тора.[1316] То же божество наказывает и за непочтение к хлебу; у словаков есть предание, что Parom, увидя, как одна безрассудная мать подтирала своею обмаравшегося ребенка хлебными колосьями, грозно загремел над нею — и в ту же минуту и мать и дитя окаменели.[1317]

В искусстве возделывать землю плугом арийские племена видели божественное изобретение, и самая летняя гроза изображалась в поэтической картине вспахиванья облачного неба громоносным Перуном (гл. XI). Так как, по другому воззрению, та же гроза уподоблялась битве, то, сближая оба эти представления, народная фантазия допускает сравнение битвы с возделыванием пашни. «Чръна земля, говорит Слово о полку, под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна, тугою взыдоша по русской земли»; сравни с народною песнею: «за славною за речкою Утвою распахана была пашенка яровая; не плугом была пахана, не сохою, а вострыми мурзавецкими копьями; не бороною была взборонована, а коневыми резвыми ногами; не рожью была посеяна, не пшеницею — козачьими буйными головами; не сильным дождичком всполивана — козачьими горючьми слезами».[1318] Такие поэти(220)ческие сравнения возникали под непосредственным влиянием языка, который понятия грозы, битвы и оранья выражал родственными звуками, так как со всеми ними нераздельна одна и та же мысль о разящем острие и наносимой ране: орать — «резать» землю плугом, ратай — пахарь и рать, ратник; пахать доселе сохраняет в облает, наречиях древнейшее значение «резать», наприм., пахать хлеб, мясо.[1319]

Мы уже говорили о древнейшем представлении грозы брачным торжеством, любовною связью, в какую вступал бог-громовник с облачною или водяною (=дожденосною) нимфою (стр. 167), за которою несся он в порывах бури, как дикий охотник за убегающей жертвою, схватывал ее и заключал в свои пламенные объятия; нимфа означает в греческом не только мифическое олицетворение дождевой тучи, но и вообще «новобрачную, невесту»; в Малороссии говорят: «коли дощь йде кризь сонце, то чорт дочку замиж виддае»; то же поверье соединяется и с вихрями, обыкновенными спутниками грозы: на Украине вихрь называется «чортово висилле» (свадьба), а в великорусских деревнях думают, что в это время «черт с ведьмою венчается»;[1320] у сербов есть поговорка: «бура гони, враг се жени».[1321] Туча олицетворялась существом женским, прекрасною полногрудою нимфою, питающею своими материнскими сосцами (= молоком дождя) весь дольний мир; сжимая ее в своих объятиях, бог-громовник соединялся с нею молнией, как мужским детородным членом, и проливал на землю оплодотворяющее семя дождя. Согласно с этим, в других метафорических представлениях громовник сверлит гору-облако буравом и, проникая в ее недра извивающимся змеем (= молнией), выпивает там драгоценный напиток-дождь (стр. 200); тем же орудием сверлит он и тучу-дерево, возжигая в ней пламя небесной грозы — точно так же, как на земле живой огонь добывался в древности быстрым вращением деревянного сверла, вложенного в круглое отверстие дубового обрубка. Это понятие сверлящего бурава прилагалось и к мужскому детородному члену (см. гл. XIX). Итак, молния принималась за фаллюс громовержца, который потому является в мифических сказаниях великим оплодотворителем, богом, наделенным неиссякаемою силою любострастия, постоянно ищущим чувственных наслаждений, покровителем любви и брачных союзов. Отсюда возник греческий миф об Уране, лишенном мужской силы. — небо; обычный эпитет, придаваемый ему: указывает на связь этого имени с ночным небом, а следов., и с небом, помраченным грозовыми тучами, так как оба эти понятия отождествлялись; соответствующее слово в санскрите Varuna — бог вод, первоначально: владыка облачных потоков. Уран, по сказанию Гезиодовой Теогонии, царствовал над вселенною и в любовном вожделении облегал богиню Гею = мать сыру землю; но Кронос, сын его, отрезал у отца серпом детородные части и присвоил себе верховное владычество над миром, т. е. зимние тучи (= злобные титаны, порождение того же облачного Урана; Кроносу дается тот же титанический характер) своим холодным дыханием оцепенили природу, отняли у летнего неба его плодотворящую способность, и царство лета сменилось царством зимы, которое и продолжалось до тех пор, пока не родился у Кроноса могучий Зевс. Возмужавши, Зевс вступил в битву с отцом и титанами и низверг их в тартар, т. е. с новою весною нарождается юный бог-громовержец, торжествует над зимними тучами и туманами и овладевает царственною властию. Естественную преемственность этих явлений миф выразил сменою небесных владык; зима сменяет лето и лето зиму — подобно тому, как сын-царевич наследует престарелому отцу. Отнятие мужской силы Урана (221) происходит во время осенних гроз и совершается серпом, в котором немецкие ученые усматривают поэтическое изображение радуги; но можно допустить и другое объяснение: кроме радуги, серпом представлялся и молодой месяц; как светило ночи, а ночь приравнивалась темным тучам и туманной зиме, серповидная луна могла навести на мысль о губительном орудии в руках демонов. Из капель пролившейся крови Урана (= дождя) восстают змееголовые эриннии и потрясающие копьями гиганты, т. е. из подымающихся паров рождаются демонические существа туманов и туч. Подобно тому из капель семени, которые обронил Гефест, преследуя Афину, произошел змей.[1322] Из того же уподобления молнии — мужескому детородному члену возникло религиозное чествование фаллюса. Во всех древнейших религиях, в основу которых легло обожание творческих сил природы, придавалось любовным связям священное значение; так было у индийцев, персиан, в Антиохии, Вавилоне и Египте. В Бенаресе до позднейшего времени хранилось изображение лингама, признаваемое за атрибут самого Шивы; страна, где лежит этот город, почитается святою.[1323] У греков и римлян на праздник Диониса (Вакха) торжественно носили изображение фаллюса, как священный символ весеннего плодородия, как знамение бога, проливающего с. неба плодоносное семя дождя; подобные изображения употреблялись в старину, как спасительные амулеты, и делались иногда крылатыми, что указывает на быстролетную громовую стрелу.[1324] Такой существенный, наиболее характеристичный признак владыки громов, как весеннего оплодотворителя, должен был усвоить за ним особенное прозвание, выражающее именно это отношение его к природе; впоследствии прозвание это принимается за собственное имя и выделяется в представление особенного божества. Но так как могучий гро-мовник творит земные урожаи не только дождевыми потоками, но и ясными лучами солнца, выводимого им из-за густых туманов зимы и как бы вновь возжигаемого молниеносным светочем, то понятно, что в образе бога-оплодотворителя должны были сочетаться черты властителя весенних гроз с чертами царя весеннего солнца. Подобное слияние видели мы уже в женском олицетворении богини, равно принимаемой и за прекрасную деву-солнце и за воинственную громовницу (стр. 116). Бог-оплодотворитель, представитель благодатной весны, назывался у германцев Фро или Фрейр, у славян — Ярило. Fro признавался покровителем любви и браков; от него зависели и дожди и ясная погода, урожаи нив, счастие и благосостояние смертных. Шведы чтили его, как одного из главнейших богов, и в Упсале идол его стоял возле Тора и Бодана. Адам Бременский называет его Фрикко и высказывается о нем этою замечательною фразою: «tertius est Fricco, pacem voluptatemque largiens mortalibus, cujus etiam simulacrum fingunt ingenti priapo».[1325] Самое имя Fro роднится с сканд. friof- семя, friofr- плодовитый. При совершении свадьб ему приносили жертвы. Весною, празднуя его возвращение, шведы возили в колеснице изображение этого бога. Указанием на связь Фрейра с громовником служат его полеты на баснословном борове (см. гл. XIV) и блестящий меч (= молния), который сам собою поражает великанов туч (reifriesen). Богу Фро соответствует богиня Frowa (Freyja) — то же, что рим. Liber и Libera, славян Ладо и Лада.[1326] В песенных припевах Ладу дается прозвание деда, каким обыкновенно чествовали Перуна (см. (222) ниже): «ой Дид-Ладо!» К нему обращается хороводная песня: «а мы просо сеяли-сеяли», намекающая на древнюю умычку жен; имя Лада сопровождает и другую песню о варке пива, которое, как метафора дождя, играло важную роль в культе гро-мовника.[1327]