Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

головой. Вот ведь незадача. А других послушаешь, маму Оли, например, так бегут в садик, не вытащить оттуда… А она сама – нормально ходила, пока бабушке не отдали? Если верить маме, то да. Но какое тогда время было, какой выбор: двое детей, отец постоянно на работе, Кирилла, старшего брата Альбины, в один садик (для детей с нарушениями зрения), ее, Альбину, в другой, и никакой машины, все пешком, на общественном транспорте… Наверное, чувствовали дети весь этот нерв, спешку, взрослели быстрее, понимали. Может, надо построже с Адамом: не упрашивать, а ставить перед фактом? Но психологи пишут… В задницу психологов! В задницу миллион ссылок, ведущих на страницы-советы, страницы-упреки, кричащие ей в лицо, какая она плохая мать!

– Что еще здесь зеленое? Зеленый, зеленая, зеленые…

– С-санки!

– Умничка. А что здесь может быть живым?

– С-собака!

«А может и не быть», – мрачно подумала Альбина. Ведь говорила ему не покупать сыну щенка: не готов к ответственности, а если что случится, слез не оберешься… Случилось. Она с ужасом (и стыдом за этот ужас) подумала, как бы справлялась еще и с собакой. Или не сбежала бы тогда, не подала на развод? Не из-за сына, так из-за пса… «Ха, очень смешно».

– А куда мы присядем, когда отдохнем?

– На лавочку!

– Или, другим словом, на скамейку.

– На с-скамейку!

– А сейчас сделай хоботок… Где наш хоботок?.. Вот, вот, тянем… Умничка…

Альбина поняла, что неосознанно напрягает и вытягивает губы. В этот момент в коридоре хлопнула дверь. Вошла пожилая фифа в пальто с соболиным воротником. Директорша, поняла Альбина еще до того, как женщина заговорила.

– А откуда вы про нас узнали? – спросила директорша, пока Альбина читала договор. – Хочу понять, какая реклама сработала.

– На работе подсказали.

– Ага, сарафанное радио. Хорошо.

Их разделял журнальный столик, по которому были разбросаны буклеты и визитки. Альбина полистала их, пока подслушивала логопедические старания Адама. Разговор как-то незаметно перешел на проблему увеличенных аденоидов – Альбина поняла, что рассказывает об Адаме, об их второй степени, о нежелании делать операцию, пока не будет показаний к хирургическому вмешательству.

Фифа посмотрела на нее с видом «Да вы что, девушка?!».

– Я своим удалила, и никаких проблем. Сначала аденоиды, потом руки и ноги…

– Что?

– Младшему в три и шесть. Старшей в четыре, и больше не выросли.

– Аденоиды?

– Ну да. Зачем мучиться? Так и до школы можно с детьми просидеть. Удаляйте, не думайте!

Альбина промолчала, пораженная странной слуховой галлюцинацией и наглостью женщины: вот так просто советовать положить ребенка под нож, когда даже хирург не рекомендует, если есть возможность выходить… «А у меня есть? Что буду делать, когда из садика болячку притащит, храпеть по ночам станет? После какого по счету больничного начальство звереть начнет?»

– Ладно, мне пора. В договоре все устраивает?

– А если Адаму не понравится?

– Тогда оплатите только пробное занятие. Реквизиты на визитке. Надеюсь, еще увидимся.

Через десять минут дверь открылась, и из класса выбежал довольный собой Адам. Логопед уверила, что у Альбины «очень умный мальчик», схватывает на лету, пара недель – и все звуки подтянем. Договорились о двух сорокаминутных занятиях в неделю, по вторникам и четвергам.

По дороге домой Адам совсем оживился – полная противоположность утренним слезам.

– Мам, а чё там такая легкотня?

– Потому что ты у меня очень умный. Интересно с тетей заниматься? Пойдем еще раз?

– Да!

– А расскажи мне, солнышко, как день твой прошел!

– Нормально. Мне тетя понравилась.

– Логопед?

– Да.

– А в садике как?

Адам нахмурился.

– Он хочет закрыть меня в грязной комнате.

– Кто?

– Очень плохой мальчик.

«Опять этот мальчик, – подумала Альбина, начиная злиться на пока еще абстрактного задиру. – Надо будет поговорить с воспитательницей или с другими мамашами».

– Я не хочу завтра в садик. Не хочу в грязную комнату… Там…

– Что там? – спросила она с фальшивой легкостью.

– Там руки из стен.

Она почувствовала себя маленькой и испуганной.

– Не придумывай, – тихо сказала она, чтобы Адам не расслышал.

Продолжать расспросы не хотелось.

– Мам, я какать.

– А-а… Хорошо.

Альбина приподняла над кроватью голову, посмотрела на часы, рухнула на подушку (понимание того, который сейчас час, ускользнуло) и провалилась в кофейный осадок сна. Вынырнула, прислушалась. Нырнула – вынырнула.

Через пять или десять минут молчание в ванной показалось странным.

– Адам?

Она снова прислушалась.

– Адам?!

Молчит.

Альбине стало не по себе.

– Адам? Ты меня слышишь?

Она встала. В коридоре поняла, что крадется, всматривается в щель между рассохшимся наличником и дверью, откуда изливается неприятного оттенка свет. Старый пластмассовый плафон делал его неживым, цвета толстых стариковских ногтей. Альбина хотела снова позвать сына, но во рту пересохло.

Она распахнула дверь и едва не сбила Адама, который сидел на горшке у самого входа напротив стиральной машины. Уперся головой в простенок, лицо опущено, руки сложены на шишковатых коленках.

– Солнышко, все хорошо?

Адам не шелохнулся.

Альбина присела рядом, погладила по еще влажным волосам. Ночью она несколько раз переворачивала подушку – сын сильно потел во сне.

– Спишь?

Она наклонилась и заглянула в лицо. Адам упрямо смотрел на пол, на ужасную бледно-желтую плитку, которая напоминала пропитанный мочой пенопласт.

– Почему молчишь?

Адам не реагировал. Альбина испугалась:

– Эй, что случилось?.. Где болит?.. Ну же, ответь…

Она гладила его по лицу, спине, ногам, рукам, а он сидел истуканом и пялился в одну точку. Мелькнула мысль об экзотическом насекомом и параличе, коме, каталепсии, как в том романе ужасов – «Мизери»! – что она недавно читала. Альбина отругала себя за такие мысли: сидит, дышит, просто не хочет разговаривать.

– Солнышко, плохой сон приснился, да?

Покачал головой? Нет…

– Ну же, не молчи… Что болит?.. Адам!

Страх перерос в панику, она похлопала его по лицу, чтобы вывести из этого состояния, не сильно, но все-таки. Альбина увидела, как задрожал подбородок сына, сморщился сухим плодом, на глаза навернулись слезы.

Ее обжег стыд.

– Прости, солнышко, прости… Я так испугалась… Ты уже все?

Он по-прежнему не отвечал. Она бросилась в коридор, к комоду, и вернулась с упаковкой влажных салфеток.

– Ну, покакал?

Не дождавшись ответа, приподняла, потянула на себя, стала вытирать. Адам висел на ее плече, тонкие руки струились по ее лопатке.

– Голая попа, – сказал сын, и она сразу поняла: на ней были полупрозрачные трусики. Адам шутил.

– Солнышко… – Она рассмеялась. Смех вырвался наружу, как гной из раны.

Смеясь и плача от облегчения, она подхватила его на руки и понесла в спальню. Потом горшок помоет, потом, все потом…

Она