Застенчивость в квадрате - Сара Хогл

пробираемся сквозь группы людей в переполненном аэропорту.

– Тут яблоку негде упасть, – скрипит зубами он, как можно дальше отклоняясь, вжимаясь в край ведущего вверх эскалатора. И все равно какой-то пассажир задевает его сумкой.

– Извините, – бросает мужчина.

Уэсли одаривает его то ли улыбкой, то ли гримасой, а потом смотрит прямо перед собой с таким видом, будто его на гильотину ведут.

– Не хочешь купить чего-нибудь вкусненького в самолет? Кажется, в зоне посадки был «Синнабон».

Он только коротко качает головой. Мимо нас по эскалатору цепочкой тянутся люди, и он отгораживает меня от них рукой.

– А как насчет почитать?

Еще один отрицательный жест.

– Уэсли. – Мы сходим с эскалатора, направляясь к зоне контроля. – Ты уверен, что все в порядке?

– Кажется, мне нехорошо из-за тех блинчиков.

– О, нет… – Глажу его по спине. – Тут наверняка есть аптека, я схожу.

– Нет, я в норме.

– Уверен?

Кивок выходит какой-то дерганый.

– Точно уверен? Выглядишь слегка зеленоватым.

Он как-то хаотично похлопывает мне по голове.

– Ш-ш-ш. Не беспокойся.

Какая же я идиотка. Стукаю себя по лбу.

– Это все люди, а не блинчики! Тебе плохо из-за количества людей!

Если Уэсли ссутулится еще больше, то просто перевернется.

– Тише, – снова шикает он, беспорядочно озираясь. – Они тебя услышат. – Мы уже на контроле, снимаем ботинки.

– Я не дам никому заговорить с тобой, – клятвенно обещаю я. – Не то чтобы кто-то вдруг захотел. Мне кажется, все занимаются своими делами.

Какая-то женщина в очереди улыбается нам.

– Доброе утро. Или день, наверное. Почти! – Она смотрит на часы. – Я лечу в Майами. А вы, ребята? Летите вместе?

Вместо лица у Уэсли застывшая маска. А я уже и забыла о таком его альтер-эго: том, кто замыкается среди чужих, у кого в таких ситуациях параметр по умолчанию – сердитый взгляд. Теперь я вижу, что это защитная реакция, чтобы другие сочли его грубым и не подходили ближе. То, что он показывает всем – ложь, и это очень печально. Они и не знают, что теряют.

– Мы летим в Шотландию! – восклицаю я.

– Как весело! А что за повод?

Уэсли ощетинивается.

«Не беспокойся, я не скажу ничего важного для тебя», – думаю я и очень хочу, чтобы он услышал.

– Просто хотим проверить, такая ли она зеленая, как на фотографиях, – беззаботно отвечаю я. Уэсли немного расслабляется, но не до конца.

Обмениваюсь еще несколькими репликами с женщиной, пока не подходит ее очередь.

– Что ж, уверена, люди в Чикаго будут не такими дружелюбными, как в Ноксвилле, – шепчу я Уэсли.

Он забывает снять пояс, проходя через металлодетектор, и теперь нервно возится с пряжкой.

– Ты как, парень, в норме? – шутит сотрудник службы безопасности. В его вопросе никакого подтекста, все вполне непринужденно, но я вижу, как уши Уэсли розовеют, и сердце екает.

– Уже скоро мы окажемся у Лох-Несса и сможем обходить всех за километр, – обещаю ему я, когда мы наконец оба проходим досмотр. – Только ты, я и чудовища.

Идем к самолету, из ручной клади у нас одна сумка. Внутри – его альбом для рисования, а для меня игра в слова, где нужно составить список, а потом вписать их в заготовленный текст, и получится смешной рассказ. Мне очень неловко без конца спрашивать, в порядке ли он, потому что, кажется, так я делаю только хуже, но не могу себя сдержать:

– Ты все еще хочешь лететь?

– Я в порядке. – Он переплетает наши пальцы.

Но только мы оказываемся в самолете, как он застывает. Прямо посередине прохода.

– Что не так? – Я выглядываю из-за его плеча, но он не отвечает, уставившись на крошечные сиденья.

– Места недостаточно.

Точно. Маленьким его не назовешь, и пространство для ног вскоре станет только воспоминанием.

– Ты можешь сесть как удобно, мне места хватит, – заверяю я. – Я не против. И подлокотник мой тоже можешь занять.

Мы садимся. Он закрывает глаза и глубоко вздыхает.

Не знаю, что делать, как ему помочь. Все, что мне приходит в голову, – это обнять его руку и положить голову на плечо. Остальные пассажиры раскладывают вещи, запихивая сумки в багажный отсек. Задевают друг друга локтями, шуршат куртками. Родители громко наставляют детей.

– Атмосферное давление, – порывшись в сумке в поисках жвачки, напоминаю я, предлагая полоску Уэсли. Думала, что он улыбнется, как вчера, когда он сам предложил мне такую же для нашего воображаемого путешествия в облака. Но выглядит Уэсли несчастным.

– Меня сейчас стошнит.

Как поднять ему настроение? Что сделать? Я не знаю и просто смотрю, борясь с паникой.

– У них кажется есть для этого специальные мешки. – Роюсь в кресле перед собой, но он неуверенно поднимается на ноги.

– Пойду в уборную.

– Хорошо.

Смотрю, как он уходит, потом снова поворачиваюсь на сиденье. Нужно как-то отвлечь его во время взлета. Может, крестиками-ноликами? Листаю его альбом в поисках чистого листа и нахожу рисунок вроде комикса, где двое стоят в старомодном лифте. Мужчина наклоняется над женщиной в почти защитной позе, но выглядит он не таким высоким, как в реальной жизни. Профиль изображен под углом, скрывая бо́льшую часть лба. Но основной фокус, конечно же, на женщине – единственной, кому видно его прекрасное лицо. У себя над головой он нарисовал цепочку из трех точек и белое облачко, а внутри – множество сердечек.

Меня так захватили нарисованные Уэсли и Мэйбелл, что я не сразу слышу слова «Говорит капитан корабля». А по-настоящему вслушиваюсь, только когда становится ясно, что мы собираемся взлетать. Прямо сейчас.

Я уже пристегнулась, но тут же отстегиваю ремень и собираюсь вставать. Стюардесса указывает на знак «пристегнуть ремни», и я пытаюсь объяснить ей, что мне нужно пойти и найти моего… Я даже не думала о нем так, но да: моего молодого человека.

– Он в ванной, – поясняю я.

Стюардесса, нахмурившись, торопливо проходит туда, открывает дверь.