Застенчивость в квадрате - Сара Хогл

прощение тебе нужно было просто потому, что ты больше не хотела чувствовать вину, – быстро произношу я.

Слова падают как молот на наковальню, и Джемма отдергивает руки, которые до этого сжимала перед собой в просящем жесте, ожидая, что ее обнимут. Утешат.

– Хотеть, чтобы тебя простили, не означает действительно сожалеть. Ты была очень милой, – продолжаю я. – Принесла мне торт на день рождения. Мы вместе ходили в кино. За покупками. И это было весело! Но я думаю, что ты так из кожи вон лезла, только чтобы тебе время от времени сходила с рук жестокость. Я никогда не упрекала тебя. Нужно было высказать все сразу, но у меня не получилось, потому что, даже несмотря на то, что я в своей жизни главный персонаж, мои чувства всегда на втором месте.

Она меняется в лице. Произошло невозможное: Джемма Петерсон потеряла дар речи.

– Я позволила тебе думать, что твоих извинений было достаточно, хоть они и были просто пустышками. Очевидно, тогда ты не осознала до конца, что натворила, и как гадко я себя из-за этого чувствовала. Я должна была за себя постоять. Быстро понять и простить было нечестно по отношению к самой себе.

Грудь сдавило просто невыносимо. Никакого ощущения вроде «легче перышка» или что все наладилось, нет. Наоборот: завтрак подступает к горлу. Комната начинает кружиться перед глазами. Но это был такой груз на сердце, что я упорно продолжаю:

– Поэтому я здесь, – тихо заканчиваю я. – Лучше поздно, чем никогда, но все же сказать тебе, что дело не в прощении. Тебе надо научиться дружить. Если ты продолжишь обращаться с людьми так, будто их чувства значат меньше твоих, будто они просто фон твоей жизни, в конце концов ты останешься совсем одна.

Сейчас я жду, что Джемма прервет многозначительную паузу потоком извинений, как и всегда. Бессмысленных, потому что ей вовсе не жаль, а просто нужно сочувствие.

Но она не извиняется. А злится.

– Что ж, мне жаль, что ты так считаешь, – выплевывает она, вся покраснев и пойдя пятнами.

Я легонько сжимаю ее плечо.

– Не нужно ничего говорить. Просто подумай об этом, хорошо?

Уходя, я оглядываюсь через плечо. Она тоже уже удаляется в противоположном направлении. Сейчас поймает первого попавшегося и начнет жаловаться на меня, чтобы ее жалели и сочувствовали. Крокодильи слезы. Какое-то время я побуду злодеем в ее истории, но, надеюсь, с течением времени она все же поймет, что я сказала. Может, неосознанно, но станет вести себя лучше с другими. И мне этого будет достаточно.

На парковке я нахожу Уэсли, который раскладывает рекламные буклетики моего отеля под дворники стоящих рядом машин. Маленькие розовые прямоугольники трепещут на ветру у всех автомобилей в первых двух рядах. Он оборачивается ко мне, щурясь на солнце.

– Ну как?

Я вздыхаю.

– С бывшим начальником не поговорила. Не показала средний палец Кристин. – Опускаю голову, все еще борясь с тошнотой. Кожа горит, вся липкая, руки и ноги дрожат. Не так я представляла вкус победы. – Так что никакого зрелищного разноса, как планировалось.

Уэсли пальцем приподнимает мой подбородок и криво улыбается.

– Конечно же, нет.

– Ты в меня не верил? – наполовину шутя, возмущаюсь я.

– Наоборот. Моя Мэйбелл – не злопамятная. Она летает в облаках, потому что с высоты видит красоту мира. И разносить всех в пух и прах сюда не вписывается.

Не знаю, как на это ответить, поэтому просто опускаю голову на его ладонь. В тридцать лет я наконец принимаю тот факт, что я – это именно я и никто другой. И всегда останусь собой. Немножко наивной, очень всех идеализирующей. Для многих – ничего особенного, никакая, просто легкая добыча, а большое сердце – удобная мишень. Но те, кто заслужит право быть ближе, будут любить меня такой, какая я есть, и обращаться со мной так, как я того заслуживаю.

– Следующий пункт, – объявляю я, просовывая руку ему под локоть. – Твоя очередь.

С лица Уэсли пропадает ласковая улыбка.

– Что-то мне кажется, твоя часть сделки была проще.

– Да, но твоя гораздо веселее!

До аэропорта Ноксвилла ехать пятьдесят минут, и всю дорогу мы мечтаем о том, как нас встретит Шотландия. Верим, что погода окажется солнечной и лох-несские чудовища будут в настроении показаться людям. Надеемся, что нас не посадят за пассажирами, которые обожают наклонять сиденья в полете. Надеюсь в основном я, а Уэсли по большей части молча кивает на мою болтовню, становясь все бледнее. Когда мы, припарковавшись, достаем чемоданы, он уже напоминает гипсовую статую.

– Ты чего? – Глажу его по руке. – Все в порядке?

Мысли тут же бросаются в разные стороны: «Он злится на тебя». «Ты сделала что-то не так». Да? Проигрываю в голове последний час, вспоминая, не могла ли я ляпнуть что-то и обидеть его.

В голову закрадывается догадка и помрачнее: может, он думает о прошлой ночи и жалеет.

Разглядываю его слегка ссутулившуюся спину и озабоченно хмурюсь. Вчера вечером у него было такое отличное настроение – во всяком случае, мне так казалось, но теперь я уже сомневаюсь. Могла ли я так сильно забыться в собственных волшебных ощущениях, что просто перенесла свое настроение на него и даже не заметила, как ему на самом деле плохо? Вот только… это не так. Он был счастлив. И четко сказал мне об этом.

Когда проводишь с кем-то ночь, утром ты уже видишь его немножко по-другому. Проснуться вместе – новый уровень близости. И я думала, что у нас так же, но что, если он передумал, и сейчас размышляет обо мне? О нас? Если поехать в путешествие с кем-то, с кем уже не так и хочешь быть в отношениях – тут любой побледнеет.

Его молчание я компенсирую слишком активно, болтая в несколько раз больше.

– Немножко жаль, что пересадка в Чикаго всего час, никакого пространства для маневра. А можно было бы пойти осмотреть достопримечательности. Что в Чикаго есть интересного? Кажется, у них там какое-то важное бейсбольное поле, если ты любишь бейсбол. Музеи какие-нибудь. Пицца по-чикагски. Может, в аэропорту тоже такую готовят. – Мы уже