Другая жизнь (So Much for That) - Лайонел Шрайвер

Прежняя Глинис больше всего испытывала* привязанность к металлу. Нынешняя Глинис тоже должна быть увлечена металлом, если еще способна на чувства. Она не уверена, но, может, это знак того, что ее что-то интересует, во всяком случае, она в состоянии беспокоиться о том, что ее ничего не интересует.

На ней это сказалось не лучшим образом: единение с холодным и твердым металлом. Человек должен заботиться о людях. Именно так, стоя на улице, в отдалении, и наблюдая, как горит дом, человек должен обнимать близких, возможно, испытывать боль за книги, одежду и фарфоровый сервиз, но радуясь тому, что семья спасена, что самое дорогое в безопасности, рядом. Но Глинис не раздумывая бросилась бы в огонь спасать дорогую ей лопаточку для рыбы, хотя дважды бы подумала, прежде чем отважиться спасти ребенка. От этого самой становилось страшно. Ее работы были частью ее самой. Глинис – и Прежняя и Нынешняя – индифферентно относилась к тому, как смотрятся предметы. Ее интересовала форма. Ей было плевать на добродетель. Она никогда не задумывалась о людях, поэтому не стоит и сейчас пытаться начинать. У нее появилась одна важная вещь: свобода. Она обладает свободой выбора быть такой, какой хочет. Она может быть той женщиной, которая спасет лопаточку для рыбы, но оставит ребенка.

Металл – это все, что она может предъявить миру.

Почему же ничего более? Как странно: много лет она считала себя дилетантом. Ремесленники, такие как Петра, ее собственная семья, ради которой она не бросилась бы в пылающий дом, полагали, что Глинис не знает, как они называли то, чему она посвятила жизнь: хобби. Разумеется, она знала. Но все ли они понимали? Она и сама знала, что ее занятие – хобби. И презирала. Только сейчас, оказавшись близко к абсолютной пустоте, она осознала, что лишь к этому относилась серьезно – на протяжении всего жизненного пути. Она не дорожила пирогами, чистым полом и детьми. Витая лопаточка для рыбы, палочки для еды, изящные щипчики для льда, декорированные элементами из меди и титана, оригинальные приборы для подачи салата с вставками из малинового стекла, выделявшимися на фоне бледного серебра, как капли крови… В них всегда был смысл ее существования.

Все спрашивали Глинис о смысле жизни, и она молчала. Она шла по пустыне совсем без воды, но знала, что в конце пути, на той стороне, ее ждет Будущая-Будущая Глинис, такая женщина, какой она, в сущности, была и остается, только лучше. Ее гнали вперед мысли о последней процедуре химии, когда Гольдман торжественно объявит, что все закончено, надо будет лишь вымыть эту дрянь из ее организма, как Шепард ежегодно весной смывает грязь и мусор с дурацкого фонтана во дворе. День за днем вместе с мочой будет уходить тяжелый бетонный запах, красноватый цвет, которой постоянно напоминал о том, сколько в ней лекарств, разрушающих организм изнутри, наконец, изменится. Моча станет привычно солнечно-желтой и приобретет естественный запах – напоминающий о мергельных пластах, – который многие считают отвратительным, но она только сейчас поняла, насколько он прекрасен. Она станет спать по ночам, видеть сны и просыпаться рано, даже раньше Шепарда, и бежать наверх, в студию. Там она будет проводить все дни. Серебро вновь ей покорится. Ее работы будут ошеломляющими. Шепард станет переживать, что она много работает. Шепард захочет отправиться в «исследовательскую поездку», но она заявит: «Нет, мне надо работать»; скажет, что он может ехать один, если хочет.

Он собирался уехать один – предатель! – на эту Пембу, крошечную точку на карте, шлепать во вьетнамках по пляжу после двадцати шести лет брака…

Стоп. Он заплатит. Он заплатит за это. Он всегда платил и будет платить. Будьте уверены, он никогда не перестанет расплачиваться, как те держатели кредитных карт, оказавшиеся на крючке из-за непомерно высоких сумм долга, способные оплачивать лишь проценты, а сам долг остается таким же угрожающе бесконечным… Как песчаный карьер. Глинис, как никто, понимала безрассудные идеи мужа и знала, откуда они родом. Что пугает его в жизни и от чего он бежит, бежит от Глинис, готовый предать собственную жену? Последние несколько дней он таскается по дому пристыженный, униженный и робкий, но ведь мог бы съездить куда-то, например в кино или в супермаркет, ведь это привилегия не для каждого – да, настоящее счастье иметь возможность съездить в «Эй-энд-Пи»!

…Отжимания! Он до сих пор может отжиматься! И он еще жалуется? Не открыто, словно старается сдерживаться, но она слышит его разговор с самим собой, ощущает его внутреннее сочувствие к себе за вынужденную благородную жертвенность, знает и о низком самолюбовании, и о тайных планах. Заговор! Он обдумывает заговор! Он составил собственную картину Будущего, полагая, что она ничего не знает. Когда все будет «кончено», она-то знает, что он подразумевает под этим словом, с чем, а вернее, с кем будет «кончено», и он строит тайные планы на жизнь без нее, там не будет мастерской на чердаке, паяльной лампы, полировочной пасты, не будет ее самой физически…

Стоп. Подумаем о Будущем-Будущем. Осталось еще шесть месяцев химии. Конечно, это несправедливо. Уже прошли девять месяцев, целых девять месяцев процедур. Все должно было закончиться, но регулярные переливания, плохие анализы, «нет, ты слишком слаба, чтобы делать на этой неделе», продлили ее страшные испытания. Был февраль, все должно быть кончено! Спокойно, это со мной могло быть покончено! Нет. Спокойно. Расслабься. Ты выдержишь. Все преодолеешь. Шесть. Еще шесть. Подумай о конечной точке пути. Сосредоточься. На той стороне…

Будущая-Будущая Глинис! Обновленная и усовершенствованная! Как пылесос с новым мешком. Теперь она понимает. Она сохранит осознание этого и на той стороне. Все требовали от нее откровения, и она отвергала сам факт его присутствия, однако озарение все же имело место, но это было слишком личное, чтобы сообщать об этом во всеуслышание. Она заплатила за это знание высокую цену и оставалась единоличным владельцем.

Не существует того, чего стоит бояться. Создавать предметы, делать насечки, обрабатывать надфилем треугольные прорези в листе мягкого еще серебра – все это в прошлом было связано со страхом. Она боялась разочароваться, старалась не переступать границы заранее продуманного плана и, оценивая конечный результат, часто находила его неудачным, никогда не считала работу сделанной лучше, чем было на самом деле. А как же! Но сейчас ей стало казаться, что в этих самых рамках и есть основное очарование и залог успеха. Дизайн каждого нового столового прибора имел много общего с предыдущей работой, она придерживалась одной художественной линии, посему набор для салата прекрасно гармонировал со щипчиками для льда, несмотря на новый прием использования в декорировании стекла, во всех ее творениях угадывались даже одинаковые ошибки – в них было своеобразие, присущее лишь Глинис Пайк Накер. У ремесленников, идущих на поводу у желаний, вещи получались безликими. Они позволяли себе сделать все и получали ничего. Кроме того, она поняла, что, даже если вещь не получилась, она могла представить это так, словно точно выполнила свой замысел. Никакого риска никогда и не было. В ее жизни был лишь один рискованный момент: не сделать ничего. Не обретшие еще форму воздушные конструкции, живущие в воображении, казались утонченными, почти совершенными. Мысль вспыхнула, как озарение: общее представление второстепенно; исполнение первично. У нее был свой особенный взгляд. Она была повелителем металла. По сравнению с другими материалами – скользкой, податливой глиной, являвшейся простой грязью, и только; древесиной, частью расчлененного трупа некогда живого стройного дерева, – робкий, податливый, печальный. Она с уважением относилась к стеклу. Оно было верным помощником металла – истинного властелина мира.

Она давно и тщательно обдумывала эскиз рукоятки для ножей, которыми можно было заменить, например, скучные черные ручки у «Сабатьер» – возможно, она и сама могла бы сделать тонкое острое лезвие из высококачественной стали. Для рукоятки подойдет что-то выражающее сладострастие, чувственность, массивное и рельефное по форме, идеально выдержанное по весу, и, разумеется, никаких прямых линий…

Линии плясали и извивались в ее воображении, как иголка и нитка в руках вышивальщицы.

Ее влекла жесткая власть над материалом. Она представляла себе, что Будущая-Будущая Глинис мастерит в кузнице ножны, ножи для мяса, молотки, кастеты, декорированные сверкающими бриллиантами, или даже инструменты для пыток – не только филигранной работы ножи, но и предметы для истязания самой себя. Сверкающие серебряным блеском мешочки с сочащимся по капле ядом, месяцами маячившие над головой, подвешенные к штативу; до блеска отполированная поверхность переливалась при ярком свете. Возможно, она сможет увидеть самый страшный из всех кошмаров, поскольку для Глинис единственный способ обрести власть – путь Мидаса, чтобы все, к чему она прикасалась, превращалось в металл, из которого была создана и она сама, который она боготворила и чувствовала. Она смогла бы сделать и шприц с тугим массивным поршнем, который одним своим видом произвел бы фурор на всех выставках, и даже тончайшие иглы из белого золота для рынка товаров класса люкс. Рынок существовал, она видела это в «Каламбиа пресвитериан», видела своих товарищей по несчастью, сидящих в зловещих, до отвращения удобных креслах, принимая внутривенно очередную порцию смерти. Тех, которые ни на минуту не прерывали разговор по мобильному телефону и не знали: они должны радоваться, что у Глинис нет под рукой пистолета. Они желали простого, отвлекающего внимание лечения, дающего иллюзию тайного смысла. Она смогла бы изготовить целую серию предметов из металла для больных раком.