На исходе ночи - Евгений Габуния

Наконец раздался звонок.

— Заключение готово, Алексей Васильевич.

Голубев уловил в низком, прокуренном голосе Евстратовой некоторое волнение.

— Вы можете приехать прямо сейчас, не откладывая?

— Еду, дорогая Ольга Александровна, но почему такая спешка? — Ему невольно передалось волнение Евстратовой.

— Вот приедете — и поговорим, — эксперт положила трубку.

Голубеву повезло: разгонная «Волга» оказалась на месте. Вскоре она остановилась возле стены красного кирпича, за которой взметнулось к небу красно-белое стрельчатое здание Новодевичьего монастыря. Голубев пересек заполненный галдящими, возбужденными, увешанными фото- и кинотехникой итальянскими туристами двор и толкнул тяжелую дубовую дверь, ведущую в приземистое здание с маленькими оконцами. И хотя майор довольно часто бывал здесь, ему всегда странно было видеть в бывшей монашеской келье телефонный аппарат, массивный сейф (точно такой же, как в его кабинете) и другие приметы современной цивилизации.

Ольга Александровна сидела в комнате с низким сводчатым потолком за обшарпанным письменным столом и сосредоточенно курила. Голубева она приветствовала улыбкой, неожиданно легко для своей полной, даже грузной фигуры поднялась, извлекла из сейфа икону и подала майору. На ней был изображен какой-то святой со сложенными крыльями, как будто он только что спустился с небес на грешную землю, точнее — пустыню, ибо за спиной у святого простирались пески; на горизонте виднелись горы. Голубев невольно залюбовался чистыми, светлыми, золотистыми, насыщенными тонами, выразительным ритмическим рисунком, мастерской композицией. Но больше всего его поразило лицо святого: возвышенное, преисполненное огромной духовной силы и значительности. Это было лицо живого, смертного человека, а не бесплотного ангела.

Голубев перевел удивленный взгляд на Евстратову, которая с нескрываемым интересом наблюдала за выражением лица майора. Прикурив от большой мужской зажигалки новую сигарету, спросила:

— Что же вы молчите, Алексей Васильевич?

— Так это же совсем другая доска, ничего не понимаю, — растерянно пробормотал он.

— Ошибаетесь, милейший товарищ майор. Доска та же самая… Только…

— Та же самая? — удивленно повторил Голубев. — Значит…

Ольга Александровна не дала ему договорить:

— Вот именно! — Она глубоко затянулась. — Доска записана по-новой, и весьма профессионально. Этого художника бы к нам, сюда, отличный реставратор бы получился. Однако мне почему-то кажется, что МУР не разрешит.

— Если очень попросите, может, и разрешим, чего ради искусства не сделаешь, — в тон ей отвечал Голубев. — Однако этого художника надо еще разыскать. Имени своего он ведь не оставил.

— Это уже ваше дело — искать. Кто ищет, тот всегда найдет. Не так ли?

— Совершенно с вами согласен, уважаемая Ольга Александровна, а сейчас с нетерпением жду рассказа о вашем поиске этого ангела с крылышками.

— Что и говорить, задумано, да и выполнено, остроумно. Однако таможенники не зря, видно, свой хлеб едят. О МУРе я уж не говорю, — лукаво улыбнулась она. — Итак, начнем по порядку. Доска, и вы тоже обратили на это внимание, слишком легкая для современной иконы. Старые доски — они ведь высыхают. Во-вторых, тыльная сторона обработана не рубанком, а стамеской. Рубанков-то раньше не было. Это вы, надеюсь, знаете. В-третьих, шпоны. Они двусторонние, врезные. На более поздних иконах шпоны вставляются по краям на полях. И, обратите внимание, несмотря на шпоны, доска успела изрядно выгнуться. Наконец, левкас[22]. Мы осторожненько так ковырнули его сбоку, не дай бог ошибиться, неприятностей не оберешься. Ведь икона иностранцу принадлежит, впрочем, теперь уже можно сказать принадлежала, — поправилась Евстратова. — Двойной левкас оказывается, как слоеный пирог. Остальное — дело техники. Удалили специальным раствором масляную запись — и пожалуйста… — Ольга Александровна посмотрела на икону так, будто не древний живописец, а она сама была ее автором. Темпера. Иоанн Предтеча, или Иоанн Креститель, он же — Ангел пустыни. Шестнадцатый век.

У Голубева не было оснований не верить эксперту, но он все-таки недоверчиво спросил:

— Но ведь на новой записи были кракелюры. Неужели и их можно подделать?

— Запросто! Сначала нагрели доску с новой записью, потом охладили вот вам и кракелюры. Только не те, что естественным путем получаются. А в общем, честно скажу, нелегкая была экспертиза. Сработано умело, ничего не скажешь. Вот посмотрите… — Евстратова полистала старую истрепанную книгу в красном сафьяновом переплете и передала ее майору.

Он перевернул лист тонкой бумаги, вроде папиросной, и увидел рисунок, в точности повторяющий изображение на иконе.

«Иоанн Предтеча, или Ангел пустыни, — прочитал Голубев, — изображен в виде крылатого ангела, предвестника Мессии, согласно пророческим о нем словам: «Ибо он тот, о котором написано: «Се, я посылаю ангела моего пред лицем твоим, который приготовит путь твой пред тобою». В левой руке у Предтечи — чаша, в ней спаситель-младенец, на которого Предтеча указывает правой рукой, как бы говоря: «Се ангел божий, который берет на себя грехи мира…» Изображение Предтечи с крыльями принадлежало исключительно византийской, а впоследствии и русской иконографии».

— Кажется, я уже читал об этом Иоанне Предтече, — задумчиво произнес Голубев. —Давно, еще в юности… «Саломея» Оскара Уайльда.

— Верно, — подтвердила Ольга Александровна. — Но не только Уайльда вдохновила эта легенда, а и Флобера, Тинторетто, Караваджо, Родена… Когда в последний раз в Третьяковке были, Алексей Васильевич? — неожиданно спросила Евстратова.

— Давненько, — смущенно ответил майор. — Некогда как-то…

— Ну так вот, когда пойдете, не забудьте посмотреть икону «Иоанн Предтеча, Ангел пустыни». Начало семнадцатого века. Прокопия Чирина работа. Великолепная доска.

Голубев поблагодарил Ольгу Александровну за интересный рассказ и уже другим, деловым тоном, произнес:

— Однако мы несколько отклонились… Сколько же может стоить этот «Ангел пустыни», разумеется, не тот, третьяковский, а наша доска?

— Как вам должно быть известно, Алексей Васильевич, — суховатым тоном отвечала Евстратова, которую, видимо, несколько покоробил меркантильный вопрос майора, — на иконы прейскуранта, к счастью, еще не существует. Истинное произведение искусства не имеет цены. Все зависит от того, кто покупает, с какой целью и так далее. Однако полагаю, что богатый коллекционер или крупный музей с радостью отдали бы тысяч тридцать.