Любовь — прекрасная незнакомка - Анита Берг

В гостях у более молодого поколения родственников они сидели на удобных стульях итальянского производства, за длинными низкими столами, уставленными бутылками с виски и джином. Однако без еды и здесь не обходилось. Энн чувствовала, что хозяева обижаются, если она от чего-нибудь отказывается.

И у пожилых, и у молодых родственников Энн возбуждала беззастенчивое безудержное любопытство. У нее без обиняков спрашивали, сколько она заплатила за свои наряды, с видом знатоков ощупывали ткань ее платьев, выясняли, обесцвечивает ли она волосы, был ли богат ее первый муж и какого она года рождения. У нее с руки снимали браслет, пускали его по кругу и детально обсуждали его возможную стоимость. Женщины доходили до того, что интересовались даже интимными отправлениями ее организма.

Вначале Энн многое принимала за бестактность и не раз бывала шокирована, но постепенно поняла, что в основе этого любопытства лежит стремление оградить ее от неприятностей. Спрашивая о цене любой купленной ею вещи, ее новые родственники хотели убедиться, что ее не надули, — у греков это считается просто унизительным. Вопросы о ее здоровье были связаны с желанием узнать, не больна ли она, не нуждается ли во враче. А выражения восхищения, если речь заходила о стоимости принадлежащих ей вещей, были своеобразной формой комплимента.

Энн постоянно сопровождали в ее походах по магазинам. Стоило ей сказать, что она собирается за покупками, как тут же организовывалась целая экспедиция, о которой сообщали по телефону другим кузинам, и те немедленно являлись. Женщины с шумом заполняли тесные магазинчики для избранных на Колонаки. Любое приобретение сразу становилось проблемой, потому что ни одна из участниц экспедиции не соглашалась с мнением другой: каждая считала, что знает лучше всех остальных, как угодить Энн. Возникал крикливый, хотя и добродушный спор. Если одной из кузин приходило в голову пойти в определенный магазин, другие тут же предлагали направиться в противоположную сторону. Вследствие этого походы по магазинам принимали затяжной характер, и Энн часто возвращалась домой с пустыми руками, не желая никого обидеть.

Эти элегантные афинские дамы изумились, услышав, что Энн хотела бы побродить по старому городу. Ей хотелось бы, пояснила она, побывать на старой Агоре, где когда-то, может быть, сидели Платон и Сократ и вели философские споры задолго до того, как был построен Римский рынок. Дамы презрительно зацокали языками: тц, тц… Какие там философы, смеялись они. Жулики-торговцы — это да, что же до философов… Но Энн не уступала, и им пришлось устроить нечто вроде экскурсии по Плаке.

Всю дорогу, поднимаясь по извилистым, полным народа улочкам, ее новые родственницы смеялись и болтали, тогда как Энн предпочла бы в одиночестве пробираться по узким переулкам, рассматривая разложенные прямо на тротуаре товары, заглядывая в темные таинственные лавчонки. Но ее торопливо провели по этому калейдоскопу пестрых красок с его шумом и запахами, так как ее утонченные спутницы спешили вернуться в свои Афины, выпить кофе в фешенебельной кондитерской, лениво разглядывая проходящую мимо нарядную публику, а потом отправиться в изысканные магазины на холмах Колонаки.

Энн поплелась за ними в ювелирный магазин. Она задержалась было у привлекших ее внимание оригинальных запястий и ожерелий, подумывая, не купить ли здесь подарок для Лидии и Фей, но возмущенные восклицания остановили ее. Весь ее эскорт вернулся за ней и потащил за собой. Подобный хлам не для нее, серьезно объяснили ей: Алекс покупает золотые изделия исключительно у Золтаса, и ей надлежит поступить так же. Энн была разочарована: украшения ей понравились, на ее вкус они были очень изящны.

В следующей лавке одна из икон поразила ее воображение, но тут противодействие оказалось еще более энергичным. Это подделка, завопил хор, все иконы здесь фальшивые. Алекс знаком с профессором, специалистом в этой области. Необходимо посоветоваться с ним, прежде чем делать подобную покупку. И Энн пришлось с сожалением отойти от полюбившегося ей изображения, мерцающего алыми, синими и золотыми огоньками.

Но когда она увидела чудесный ковер, напомнивший ей сверкание драгоценных камней при солнечном свете, то твердо решила купить его, несмотря на все возражения. Продавец, следивший за ней острым взглядом хищной птицы, уже сделал шаг вперед, широко улыбаясь. Энн открыла сумку, но одна из кузин ловким жестом сразу захлопнула ее. Энн было строго приказано не вмешиваться, а дамы начали торговаться. Энн наблюдала за ними как зачарованная, не решаясь произнести ни слова. Схватив коврик, кузины стали придирчиво его рассматривать, передавая из рук в руки. Они обнаружили в нем массу недостатков, издевались над ним, пренебрежительно швыряли на землю, становились на него, вытирали о него ноги, поворачивались к нему спиной. Торговец в отчаянии ломал руки, на глазах у него появились слезы. Энн с беспокойством наблюдала за ним: ее воображению представилась больная жена и множество детей, которых ему приходится содержать. Он прижал коврик к себе, протягивал его женщинам, как бы умоляя сжалиться, приглаживал пушистый ворс — и в конце концов уговорил дам продолжать торг. Через некоторое время стороны ударили по рукам — сделка была заключена. Тут всем захотелось кофе, и его тут же принесли. Медный кувшин с чашками раскачивался на подносе, свисающем на цепочках в руках совсем юного мальчика. Кузины успокоились, довольные тем, что благодаря их вмешательству первоначальная цена коврика уменьшилась вдвое. Несчастный торговец таинственным образом вдруг превратился в толстого самодовольного коммерсанта, каким и был в действительности. Когда он улыбался, во рту у него сверкало множество золотых зубов, что, несомненно, свидетельствовало о его материальном благополучии.

Энн многому научилась у кузин, в частности поняла, что ничем нельзя восхищаться: понравившийся ей предмет незамедлительно откалывался от платья, снимался с полки или со стены и переходил в ее собственность. Постоянная сутолока и присутствие многих людей утомляли Энн. Ей хотелось бы больше бывать с Алексом. Все свое время, казалось, она проводила с женщинами из его родни.

Как-то после полудня, когда весь город замер, предаваясь традиционной сиесте, Энн спросила у Алекса, не отправиться ли им на Акрополь.

— Сейчас?

— А почему бы и нет?

— Потому что сиеста предназначена для любви и сна, а не для того, чтобы карабкаться на древние скалы!

— Брось, Алекс, ты же не обыватель. В Лондоне у тебя в это время была бы назначена не одна встреча, и ни о какой сиесте не было бы речи.