Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

работа.

Подслушали разговор отца с сыном со стороны и обступили обоих.

— Сынок?

— Сынок, сынок.

— Большой, рослый. Не приглянулось, а привыкнешь. Мы вот всю жизнь по таким баракам. Раньше и такие квартиры не каждому давались. Нынче хоть обещают домишки построить. — При этих словах улыбались лица: сильно хотелось людям пожить в настоящих домах.

Степа кинул свой дорожный мешок на нару, сам сел, поболтал ногами и сказал:

— Я ведь хочу есть.

— А пойдем в столовую, это совсем близко, рядом.

В столовой они уселись за маленький столик, уплатили за два обеда, получили четыре медных марки и долго ждали, когда им обменяют эти марки на щи и мясо.

Под шум голосов, звон ложек и тарелок Степа рассказывал отцу про Дуванское. Непогода и река Ирень размывают брошенные заводские корпуса, на дворе трава, крыши ржавеют, водостоки давно упали. Он не раз писал отцу, как корчевал деляны, сеял хлеб, на себе возил снопы и плавил по Ирени бревна для амбара, но при встрече все это повторил снова.

Отец ласково погладил Степу по голове и сказал:

— Молодец, работником будешь.

— Якуня, он против заводов, радуется, что наш закрыли.

— Знаю… Жив он?

— Жив, только про смерть заговорил. Он вот сбивал, чтобы я не ходил сюда, а пахал землю. Пахать-де — труд праведный, а заводской труд — неправедный.

— Не слушай ты, парень, Якуню. Он и мне то же говорил. А мы, рабочие, кто? Не пахари, что ли? Те же пахари, только пашем поглубже, в иных местах на километры глубиной. Поезжай ты к горе Благодать и погляди, как глубоко там запахались. Земля человеку служит, и не одним своим полем, травой да лесом, а и железо, медь, золото — все для нас. Сумей только добыть. По-Якуниному жить нельзя. Здесь в поселке тридцать тысяч народу, и весь он заводом живет. А сколько полей надо, чтобы прокормить этот народ? Урал весь из железа, меди, угля да золота, а полей в нем мало. Для кого же недра эти? Зверю они не надобны. Ясно, что для человека. Я много видел и вот эту штуку понял. Придет время, и ты поймешь, не только колос полюбишь, а и железный лист.

— Завод-то старенький, — перевел разговор Степа.

— Двести лет орудует.

— Закрывать не думают?

— Его никогда не закроют. По России все крыши из нашего железа, один он работает.

После обеда отец и Степа заходили в контору к помощнику директора. Помощник, молодой парень из техников, принял их в кабинете, отцу подал стул, а Степе забыл. Петр просил взять сына на какую-нибудь работу.

— Осенью в фабзавуч.

— А до осени бездельничать? Озорник из парня получится, а не работник. Устрой ты его учеником в цех до осени, он приглядится, а осенью в фабзавуч.

— Нам на весь завод разрешено иметь тридцать учеников. Я не знаю, есть ли свободное место, спроси в завкоме.

Степа слушал и разглядывал кабинет. Он был просторный, с большими окнами, чистым полом. На стенах висели картины и географические карты, большой портрет Ленина и часы. На столе перед помощником лежала доска из пестрого камня, и на ней стояли две чернильницы. Степа узнал от отца, что доска была вытесана из камня — яшмы.

К помощнику входили только после доклада, у двери стояла белокурая девушка, которая поминутно открывала дверь и спрашивала:

— Можно?

В завкоме принимали без всяких докладов. Там в углу стоял стол, за ним сидел усатый рабочий.

— Можно? — спросил Милехин.

— Иди! — позвал его завком. — Говори.

— Вот сына бы в ученики. Помощник директора к тебе послал.

— Есть два места — в мартеновском и прокатном цехах.

— Его бы в мартеновский, я и сам в нем же работаю.

— Ладно, напиши заявление и справку о летах, моложе четырнадцати годов не принимаем.

— Ему пятнадцатый.

— Принеси сегодня, а завтра может выходить на работу, да не забудь бумажку от доктора о здоровье.

Отец водил Степу к доктору и получил бумажку, что здоровье у парня хорошее, написал заявление и снес в завком, где при нем же наложили резолюцию: «Принять учеником в мартеновский цех».

Остаток дня бродили по поселку, купили Степе сапоги — в заводе никто не носил лаптей, — заглянули на новую стройку, где закладывались дома для рабочих. Отец сказал, что в одном из этих домов и для него отведут квартиру.

— Выпишем нашу старуху и заживем.

Степа молчал: он вслушивался в гул завода, всматривался в пламенеющие окна цехов и думал, как-то пойдет его новая жизнь. Он немножко растерялся, когда попал в завод, его напугал шум, мрак и возникающий неожиданно пламень. Издали и шум, и гудки, и пламень были красивы и заманчивы, а вблизи пугали.

Выше по реке был виден город, поля зеленых и красных крыш, церковные купола и трубы. Степа вспомнил наказ Кирилла Дымникова, веселую Настю и забеспокоился: сумеет ли он побывать в городе, если завтра же пойдет в цех.

— В город можно уходить?

— А кто же тебе запретит? — удивился отец.

— Мастер, завком али помощник тот…

— Отработаешь свои четыре часа и можешь идти, куда душенька пожелает.

Вечером отец и сын зашли в кино, где показывалась картина «Аэлита». Степа впервые видел бегающие картины и был бесконечно удивлен. Он все дергал отца за рукав и говорил:

— Бегает, бегает… И стреляет.