Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

такая.

Кирилла часто смущал ее испуганный, удивленный взгляд, который, казалось, спрашивал:

«Зачем мы живем здесь, в темной землянке? Рубим дрова, пашем целину, мучаемся, зачем все это? Не проще ли поехать на завод?»

Иногда и сам Кирилл задумывался, не лучше ли жить в заводе?

Весной Ефросинья родила девочку, и после этого изменилось выражение ее глаз. Они остались по-прежнему широко открытыми, но испуг и удивление исчезли. Кирилл заметил эту перемену и успокоился. Его перестали мучить вопросы: зачем он пашет, рубит дрова, удит рыбу? Все сделалось ясным.

Родился ребенок, нужно строить бревенчатый светлый дом, купить корову, засеять лишнюю деляну хлебом и еще больше продавать дров, чтобы покрыть все расходы.

Ефросинья, имея на руках маленькую девочку, которую назвали Настей, не могла следовать за мужем, и он работал один. Помощником была лошадь. Они постоянно то пахали, то возили сено, дрова и бревна на станцию, камень в заводы, песок на железнодорожную линию. И чем больше трудились они, тем сильней изменялась жизнь на заимке. Там появился бревенчатый дом с двором и хлевами. Землянку отвели под курятник. По горам паслись две коровы с телятами и десяток овец. На дворе играла резвая девочка Настя, выбегала навстречу отцу и кидалась на шею. За девочкой выходила мать. Кирилл замечал:

— Ты худеешь.

— Тебе это кажется.

— Не больна ли?

— Здорова, вполне здорова. Такая, как и была.

Но пришло время, и нельзя стало скрывать болезнь. Ефросинья начала кашлять, у нее пожелтело лицо, а на щеках заиграл яркий румянец, точно был перенесен на это больное лицо с другого, со здорового. Ефросинья призналась мужу, что у нее болит грудь.

— Давно?

— Давно, в Дуванском началось.

— И ты не сказывала?

— Я боялась.

Повез Кирилл свою жену к доктору, тот выстукал чахлую грудь женщины и велел ехать на кумыс.

— Я не могу, у меня ребенок.

— С ребенком. Не поедешь, ребенок останется сиротой.

— У нас дом, коровы, овцы. Как я оставлю мужика одного?

Кирилл тоже уговаривал жену поехать, обещал продать корову, двух, если потребуется. Но Ефросинья сказала твердо:

— Нет.

И замолчала.

— Много ли проживет она? — осторожно спросил доктора Кирилл.

— До будущей весны самое большее, может умереть и раньше.

— Годков бы пять надо: у меня девочка, на ноги бы ее поставить.

— Спасение только в степях.

Кирилл знал это по себе, но жена не хотела ехать. Что с ней поделаешь. Тогда он задумал лечить ее дома, продал коров и купил двух кобылиц.

— Куда ты накупаешь лошадей? — удивилась жена.

— Для тебя.

— Для меня?

— Да. Не хочешь ехать на кумыс, буду сам делать его.

— Затейник. Кому время умирать, того ничем не спасешь.

— А я спасу.

Кобылицы ходили по пастбищам, их не запрягали, поили лучшим пойлом. Кирилл сам доил их и делал кумыс, как видел это у башкира.

Ефросинья осталась жить, даже меньше жаловалась на грудь и повеселела.

Пять лет спасал ее Кирилл от смерти. Но началась война, времена пошли трудные, держать кобылиц стало не под силу, их продали. Быстро зачахла Ефросинья без кумыса и умерла. Остался Кирилл один с девятилетней Настей. Видел он, что не справиться ему с большим хозяйством, и лишнее продал, оставил для себя одну лошадь, одну корову и небольшой участок земли.

На брошенную землю переселились из Вятки шестеро Кирилловых соседей, распахали новые деляны, так и получился выселок Озерки.

Тихо жил Кирилл с дочерью, берег свое здоровье и силы, редко выезжал в дальний путь. В ненастные дни и зимними вечерами он думал, отчего неудачно сложилась его жизнь и еще несчастливей была его жена — умерла, не дожив и до сорока лет.

«Бедность да непосильный труд — они изломали мою жизнь, и у других они же… Из-за чего же я полез в шахту за шесть гривен, как не из-за бедности и нужды? А упокойница моя на стирке потеряла здоровье, на чужих полах, на чужой грязи».

Глядя на свою беззаботную, ласковую Настю Кирилл горько качал головой:

«Не пришлось бы и ей принять материну участь. Умру я, куда сирота? В чужие люди, на самую трудную, на самую грязную работу. В судомойки, в прачки».

Сжимал Кирилл ослабевшие руки в кулаки и шептал:

— Не допущу.

Не находил он никаких выходов, как обучить Настю большой науке, и отвез ее в школу на станцию. Зимы проводил старик один на заимке, сам ходил за скотиной, топил печи, готовил обед и стирал. Случалось, заболеет и лежит в холодной избе, а на дворе голодная скотина. Лежит до тех пор, пока не придут соседи и не помогут.

Зато летом был счастлив Кирилл. Его девочка была с ним. Они вместе работали в поле, по дому, в праздники удили в озерах рыбу, собирали по лесам ягоды и грибы. Настя рассказывала, что она вычитала в книжках. Отец вспоминал, что пережил и видел. Дочери было интересно знать, как жил ее отец, а отцу — чем занята ее маленькая детская головка.

Настя училась последний год, Кирилл начал прихварывать, жаловаться на грудь и ноги.

— Много я стоял в воде, по шахтам, на плотах, вот от этого ноги и ломит.

Все чаще посылал за Настей лошадь и задерживал девочку дома по целым неделям. Она с большим трудом окончила