Современная французская новелла - Андре Дотель

Глядя на лицо Антуана, не уродливое и даже не слишком заурядное, а только простое, как яичная скорлупа, сразу догадываешься — он держится всего за одну идею. И то, что у него была хотя бы тень некой идеи, я считал уже чудом. Не следует испытывать судьбу, проявляя излишнее нетерпение; я ждал уже почти целый год и вполне могу еще подождать. Короче, я начал расставлять силки.

Но к чему поднимать весь этот тарарам? Почему бы, скажите вы, не воспользоваться в конце концов небесными дарами и перестать копаться в причинах? Однако это не так-то просто.

Дело в том, что я страховой агент. В отставке. Потому-то ко мне и обратились. Я наслаждался своей свободой… Иначе говоря, подыхал со скуки. Не будем бояться слов, скука не самое приятное из всех времяпрепровождений. Ни жены, ни детей у меня нет, сам я был еще полон сил, более чем обеспечен и свободен от любых обязательств. Я вращался в собственной пустоте, как курица на вертеле, — вот она правда. К тому же я лишен таланта находить развлечение ради развлечения и копаться в прожитых годах. Я не рыболов. Охотился я так мало и так плохо, что лучше об этом вообще умолчать, и скажем прямо, то была, скорее, любовь к пешеходным прогулкам. Но ведь этим свой жизненный путь не завершишь. Перед телевизором я дремлю, а музыка хоть и отвлекает меня, но особых надежд не оправдывает. Читать? Конечно, я читаю, но читать по десять-двенадцать часов в день вплоть до самой смерти и дожить таким образом до ста лет — перспектива не слишком привлекательная. Что касается женщин, то я так ни на одной и не женился. А ведь я их любил. Они не отвечали мне взаимностью, но я их и не виню — я достаточно для этого уродлив. Бывают такие уроды, что, так сказать, прямо-таки обжираются женщинами, причем с благословения самих пожираемых, но тут совсем иной случай. Внешность у меня банальная, нос длинный, губы редко складываются в улыбку, зато легко сердито поджимаются, а глаза — маленькие, глубоко посаженные. И к тому же я не из породы весельчаков. Поди знай почему. Я люблю жизнь, цветы, птичек, но не до такой степени, чтобы от этого расцветать блаженной улыбкой. Я бы первый над собой посмеялся. Вот разве что дети меня вроде радуют, но ведь дети… они вырастают…

Через полгода после выхода на покой, я не то чтобы сразу, а как-то незаметно и постепенно почувствовал, что качусь в бездну отчаяния, и не могу сказать, чтобы такого уж злого, но и не такого, что на него достаточно подуть, чтобы оно улетучилось.

И к тому же никакими пороками я не страдаю. Пожалуй, алкоголь был бы спасением. Плохим, но спасением. Ведь таким образом можно подстегнуть бег времени, если за это взяться с умом. Только я для этого не создан, меня заранее начинает мутить, прямо все нутро выворачивает. Я понял, что не слишком-то хорошо приспособлен для будущего. Век вступал в свой семьдесят четвертый год, а я в свой шестьдесят шестой — без всякой надежды, что какое-нибудь неожиданное событие украсит мою жизнь. От таких мыслей прямо руки опускаются.

И вот тогда-то ко мне в предместье явился мсье Дюпе с бутылкой сидра не первой свежести под мышкой и с многоглаголием на устах. Его природная щедрость изливалась в словах — ведь они ничего не стоят, — к тому же вы, милый мой Виктор, не любите шампанского…

Помявшись немного, он, почему-то понизив голос, спросил:

— Дорогой мой Виктор, вы помните ограбление Французского банка?

Еще бы не помнить! Это было ограбление века — семнадцать тонн звонкой монеты похитили на пути между вокзалом и зданием Центрального банка — трюк, достойный американских гангстеров. Газеты смаковали это событие, особенно после того, как стало известно, что грабители украли десять миллиардов сантимов. Да, именно сантимов. Вся страна открыто потешалась над этим приключением, кроме нас. Кроме нас, страховых агентов… Именно в данном случае недобросовестность и юридические зацепки ни к чему. Когда речь идет о государственных учреждениях, так легко не отделаешься. И нам пришлось расплачиваться, а вот с этим дражайший Дюпе никак не желал примириться. Даже через семь лет при одном воспоминании о том деле его прошибал пот и начинались сердечные спазмы, нам же всем это стоило прибавки к жалованью и, осмелюсь сказать, престижа.

В качестве судебных следователей мы вступили в бой, не питая радужных надежд, и, естественно, ничего не добились. Единственное удовольствие мы получали от мысли, самой простенькой, но очень приятной мысли: как и куда смогут грабители сбагрить всю эту массу металла? Вот уж действительно ребус…

Вот так после семи лет молчаливых, обходных маневров дело снова всплыло на поверхность, засверкав желтенькими монетками.

— Видите ли, милый Виктор, несколько месяцев назад один служащий сберегательной кассы в Бриньоле напал на след. Весь Лотиньяк как один человек вдруг пристрастился помещать у них свои «капиталы», чтобы получать шесть с половиной процента годовых, и вскоре сейфы этой сберегательной кассы оказались переполнены, там скопилось огромное количество монет по пять, десять, двадцать сантимов. Такое количество, что наш молодой человек пришел в отчаяние и свез всю эту мелочь в Экское отделение Французского банка, чего раньше никогда не делал. Что было дальше, вы сами догадываетесь. Французский банк поставил нас об этом в известность. Надо вернуть эти деньги, Виктор Ансельм, надо их обнаружить, пока их не обнаружили другие, и сделать это надо так, чтобы наше расследование было вроде бы не связано с розысками похищенных денег. Иначе банк захватит львиную долю.

Видимо, мысль об ограблении застряла, как бандерильи, в самых чувствительных точках его организма, ибо за сорок пять лет нашей совместной службы я впервые услышал от него «теплое» слово.

Ясно, государство заберет себе львиную долю… пора к этому привыкнуть. Но в один прекрасный день я обнаружил маленькую слабость мсье Луи Дюпе, старшего страхового агента, шестидесяти двух лет от роду, вдовца, воспитавшего детей без матери. Он оказался маоистом, а сын его подвизался в «Аксьон франсез», хотя, казалось бы, должно было быть совсем наоборот, но в конце концов, если бы в семейной жизни все складывалось просто, можно было бы погрузиться в спячку. Луи Дюпе ненавидел капитал. Лишить государство возможности обложить налогом найденную «казну» — вот что заранее переполняло его радостью.

— Кстати, как поживает Анри, мсье Дюпе?

Но такими вопросами его с толку не собьешь. Откровенно говоря, идеи у нашего маоиста были довольно-таки заурядные. Но на сей раз он убеждал убежденного. Вам выплатят наградные, скажете вы; э, нет, плевать я хотел на наградные, настоящая награда в другом… Награда — это несколько месяцев, светлых месяцев, несколько недель опьянения охотой, облавой, упоения красноречием, сложными расчетами, обнаружением или домысливанием фактов, это узаконенное кипение мыслей. Я собираюсь сунуть нос в чужие дела… Глупость какая! Я человек современный и иду в ногу со временем, вернее, с его словарем: в наши дни только он один и находится в движении.

Снабженный рекомендациями относительно предстоящих расходов (Дюпе, считал: неважно, в какой постели спать), я помчался в Лотиньяк.

Тут я должен признаться, что свалял дурака. Продать мой «домик, каменн. в оч. хор. сост. в центре Сюси-ан-Бри в 2 мин. от РЭР» и купить взамен настоящую халупу вблизи аркады! Впрочем, никто меня за руку не тащил. Но с первой минуты, как я попал в Лотиньяк, у меня сердце захолонуло.

Поначалу я просто рассчитывал снять эту халупу, надо же оправдать мое появление здесь какой-нибудь манией, скажем изучением нрава галок. А почему бы и нет? Я познакомлюсь с местной знатью… буду играть с ними в шахматы, в бридж, в белот, в крапет, в жаке, в рамс и, таким образом проводя вечера в кафе, охвачу, так сказать, все слои населения. Кроме того, очень неплохо получается, когда с помощью выбранного вами партнера вы выигрываете, а стоит вам немножко проиграть, когда он садится против вас, и вас примут в свой круг.

Такова была моя точка зрения, но только… Стоило мне ступить на главную улицу, стоило мне проковылять по Антуановым шедеврам, забросить свои пожитки в отель «Зевающий лев» (вообще-то он назывался «Рыкающий лев», но первые три буквы со временем стерлись, и новый владелец в простоте душевной решил, что и так сойдет, ведь львы, как известно, тоже могут зевать), как я уже был пленен, захвачен, заболел Лотиньяком — он без всяких церемоний поглотил меня. А сласти Мелани довершили победу.

Дюпе, которого я держал в курсе дела, кипятился: какого черта вы там делаете, в этой развалюхе, это же расточительство! Но я был свободен, это уж точно, свободен распоряжаться своими су теперь, когда они действительно стали моими. И не замедлил этим воспользоваться.

Нотариус долго и молча смотрел на меня. Ансельм Виктор, страховой агент из Парижа, в отставке… Почему именно Лотиньяк, дорогой мсье? А почему бы и нет? Уж нет ли в этом поселке какого-нибудь тайного порока — извечной неприязни к чужакам? Верно, родился я в Париже, но мои дед и бабка увидели свет в Монфор-Аржане, в Провансе. Он скривил губы. Возвращение к истокам во втором поколении — мэтр Гро в это явно не поверил. Если быть уж совсем точным, наша семья — лотарингцы еще со времен Жанны д’Арк. Но профессия мэтра Гро требовала не выдавать своих эмоций, поэтому он даже поздравил меня с моим выбором с чисто городской учтивостью и вынужден был признать, что в Лотиньяке я не заскучаю. В хорошем смысле или плохом? Это уж вам самим судить. Он, видите ли, так сказать, выполняет обязанности агента по продаже недвижимого имущества из чистой любезности. Есть тут один такой маленький домик, одноэтажный, с чердачным помещением, на улице Таннер, под аркой, представляете, но она единственная в своем роде — как бы односторонняя, с какой стороны ни посмотри, — и сам посмеялся своей остроте. Улица, так сказать, чисто пешеходная и такая узенькая, что небо проглядывает как в бойницу, сквозь которую солнце ведет огнестрельный огонь по пропасти редкими залпами.