Сумрак в конце туннеля (сборник) - Владислав Тимофе

   Он никогда раньше не бывал ни на Краснопресненской, ни на Баррикадной, но обычное его остронаблюдательное любопытство забилось в угол души и не выглядывало, заслоненное силой, которая вынуждала Степана переставлять ноги и толкала в туннель, ведущий к Пушкинской.

   «Почему я решил, что найду Августа в “той самой” комнате? Что ему там делать? Надо спросить про Дружинина, наверняка его отправили наверх с остальными…»

   Но спросить Степан так и не решился, а потом уже было поздно: он стоял за вторым блокпостом, и перед ним раскры л зев туннель, памятный до мельчайших подробностей.

  * * *

   Как-то давно, когда Августу было пятнадцать или шестнадцать лет, они обсуждали вопрос о наказаниях людей вообще и своих врагов в частности, но к пониманию, как чувствовал Степан, так и не пришли.

   – …И вот ответь: разве тебе не приходилось самому убивать? – говорил парень.

   – Приходилось. И, к сожалению, изменить этот факт нельзя… Не оправдываюсь, но скажу, что многое зависит и от того, как ты это делаешь. Хотя, наверное, убитым это все равно… Оно имеет значение для тех, кто остается в живых. Понимаешь меня? Страшно, когда человек упивается смертью, когда он смакует чужие страдания… Наверное, это звучит для тебя глупо.

   – Нет, не глупо. Просто я считаю, что если подняли руку на меня или на кого-то из моих близких, то я имею право отомстить. Настолько жестоко, чтобы больше никому в голову не пришло попытаться по вторить нападение, – горячился Август.

   – В древности так и было. Принцип талиона: око за око. Но цивилизованные люди от него отказались. Только беспристрастный суд может определить меру наказания. Поэтому и нужны присяжные, свидетели… Ведь один человек может ошибаться, особенно, если задеты его чувства. И, в любом случае, разве смерть врага не достаточное наказание ему и награда тебе?.. Вот, знаешь ли, была легенда о драконе, который терроризировал целую страну. Убить его можно было, только вырвав сердце. Множество смельчаков пытались это сделать, но ни один не смог вернуться из логова, где обитало чудовище. Однажды в жертву дракону взяли деревенскую девочку, и ее брат пошел мстить. У него не было настоящего меча, а только деревянный, который он сделал из сосны. И все же произошло чудо, он сумел победить дракона. Да только, вырывая ему сердце, сам испачкался в ядовитой крови и, отравленный, вскоре превратился в монстра.

   Степан, конечно, поним ал, что стояло за этим разговором, и старался быть максимально осторожным.

   – Разве враг не должен чувствовать, что умирает? Я бы не отказался вырвать кое-кому живьем сердце…

   – Нет, не говори так, даже в шутку! – воскликнул Степан. – Есть вещи, сделав которые, ты потеряешь право называться человеком.

   – Ну ладно, ладно. Если ты так против пыток, хотя эти сволочи именно того и заслуживают, тогда выход один: отправить их за герму без противогазов, оружия, босиком, – сказал Август, криво улыбнувшись.

   – Дело не в том, что я против пыток или «за». Просто нельзя вставать на одну доску с отъявленными преступниками, – ответил Степан. – Если ты берешь на себя руководство людьми, то справедливость должна быть для всех. И еще запомни: когда человек переполняет чашу зла, она выливается на него.

   – Ой, ну вот только не надо этой зауми! – поморщился Август. – И так все понятно. Значит, если, – а вернее, когда – Дружинин попадется мне, он отправится голым наверх. Договорились?

   А через несколько дней диггер обнаружил листок, будто забытый на столе.

     Если мальчику страшно, мальчик поборет страх.

     Он сумеет, поскольку помнит лицо отца.

     И не брат ему черт, и смерть ему не сестра.

     Мальчик слезы проглотит, он выдержит до конца.

     Там, где черные тени и красные угли глаз,

     Где кошмары становятся явью, а явь – бедой,

     Мальчик не растеряется – мальчик не в первый раз

     С этой нечистью жуткой вступает в неравный бой.

   Прочитав это строчки, Степан удивился их зрелости. Он не умел писать стихи, и, сколько себя помнил, рифмы были для него, как тайна за семью печатями, но тут вдруг в голову пришли слова, которые он приписал внизу:

     И, сжимая руками свой верный сосновый меч,

     Шмыгнув носом, парнишка сделает первый шаг.

     Так уж вышло, что именно он должен мир беречь

     От ужасного зла, что скрывает его душа. [4 - Майк Зиновкин.]

   Оставив листок лежать там, где нашел, и ничуть не удивившись, когда тот бесследно исчез, Степан долго еще чувствовал в душе горький осадок, догадываясь, что не смог пробиться через защитные оболочки, которыми Август окружил свое сердце.

  * * *

   Оказавшись возле не изменившегося за эти годы знакомого поворота в туннельчик без рельсов, диггер пришел в себя и огляделся. В нескольких метрах возле зажженного фонаря, бросающего узкий луч, который рассеивал бархатную темноту, молча сидели два бойца. Увидев Степана, один из них под нялся и, подойдя вплотную, почти шепотом сказал:

   – Греби отсюда. Нечего тут…

   – Начальник Пресни там?

   Неизвестно, каков был бы ответ, но тишину разорвал крик, в котором пульсировала боль.

   – Нельзя туда. Говорю же, нельзя… – боец пытался поймать диггера за рукав, но отступил, увидев его помертвевшее лицо.

   Адское дежавю захватило Степана, когда он толкнул створку незапертой двери. На полу виднелись лужицы рвоты и сгустки крови, а стоны отражались от забрызганных кровью стен темноватой каморки и возвращались в центр, к телу, привязанному к перекладинам, сбитым наподобие креста. Возле стены, на полу, как сломанная кукла, скорчилась маленькая неподвижная фигурка.

   – …будь ты проклят!.. Ребенка за что… мучаешь? – донесся из каморки придушенный всхлип.

   – Да я еще даже не начинал. Ха! Дружинин, ты до сих пор еще ничего не понял? Шесть лет к аждую ночь ты мне на этом месте снился, – с холодным равнодушием произнес кто-то, неразличимый в полумраке комнаты. – Про дочь твою, признаюсь, узнал недавно. Это меня очень порадовало, что у тебя дочка есть. Посмотри на нее в последний раз. Потому что завтра она на Чеховскую поедет, в гости к тамошнему начальнику.

   Репутация извращенца, садиста и педофила прочно закрепилась за одним из фашистских лидеров – именем Маркуса Карди в Метро пугали не только детей.

   – Отпусти… ее… умоляю! – захлебываясь, скулил распятый.

   – А ты сестру мою отпустил?..

   Степану казалось, что он висит в невообразимой высоте, ухватившись за последнее звено цепи, а оно предательски выскальзывает из пальцев, и вот уже отчаяние, как тяжелая вода, смыкается над головой. Ему хотелось ослепнуть, чтобы не видеть, лишиться слуха, чтобы ни один звук не просочился в уши, он не хотел узнавать этот голос, но слова безжалостно вонзались в не го:

   – Ты еще помнишь, паскуда, что с ней сделал? Помнишь?

   – Прости… прости…

   – Простить? – с любопытством осведомился палач. – А ты скольких в своей жизни прощал? Хоть одного назовешь?

   – Делай со мной, что хочешь, только дочку пожалей, отпусти… Ведь она не виновата. Ну, убей меня!

   – Убью, не сомневайся.

   Человек нагнулся и рывком подхватил с пола ребенка, безжизненно обвисшего в его руках, потом прошел мимо распятого, резко пнув того коленом под дых, и повернулся к двери. Прямо в глаза Степану смотрел его названый сын.

   – Почему ты здесь? – удивленно нахмурился Август, но тут же лицо его исказилось гримасой яростного ожесточения. – Я же приказал никого не пускать! Нечего за мной шпионить! Слышишь! Немедленно уезжай назад!

  * * *

   Прижимая к груди тело ребенка, Степан уходил в спасите льную темноту длинного коридора. Впервые в жизни его удивительная способность дала сбой: лицо Августа с пробитым пулей дум-дум лбом начисто стерлось из памяти, и диггер с удивлением ощущал рифленую рукоять пистолета, непонятно зачем зажатую в ладони…

 -------

| bookZ.ru collection

|-------

|

 -------

   Это случилось вчера. Автоматические запоры пришли в движение, засовы вжали свои цилиндрические языки, и громада герметичной заслонки медленно уползла в потолок. Затхлость, духота замкнутого пространства ушли, убрались напуганные теплыми весенними сквозняками.