Реальность сердца - Татьяна Апраксина

Тому минуло уже лет двести, и о разрушении храма в деревне помнили едва-едва, не таили обиды на чужаков. Все деревенские были приняты в лоно Церкви Сотворивших, но вспоминали о том, кажется, раз в год. До ближайшей часовни был день пути, и крестьяне не слишком-то утруждали себя походами в нее, особенно осенью и зимой, когда ледяной хлесткий ветер грозил заморозить на месте любого дурака, опрометчиво оказавшегося на открытом пространстве. Сидя с учениками вокруг алтаря, Шаннай мечтала о том, как они восстановят храм Господа. Вернут на место священный камень, возведут стены и смогут отправлять старые обряды. Смешно, но в этой деревушке о древних ритуалах помнили больше, чем в Шамии. Местные путали обряды Церкви Сотворивших с обрядами Господа, и без помощи священника едва были способны разобраться, что откуда пошло. Шаннай этому радовалась, без устали расспрашивая старых рыбаков о старых обычаях. Слово к слову, строка к строке, заполнялись последние чистые листы в ее единственной книге, листы пергамента, предназначенные для новых рецептов травяных составов и мазей.

— Старые боги оставили нас, — говорил старик, пригревшийся у камней очага. После того, как Шаннай вылечила ему суставную хворь, мешавшую плести сети, он стал поразговорчивей, чем до того. — Ушли, отвернулись. Пришли новые боги, сильные. Все равно как замок на севере — кто его только не захватывал, пока конниг Ильдинг не сел там со своей дружиной…

— А что за старые боги, дедушка Хольв? — Шаннай брала мозолистую руку старика, изломанную болезнью, втирала горячую мазь в распухшие суставы. — Какие они были?

— Жадные, — подумав, сказал дед. — Чтобы хоть что-то попросить, надо было многое делать. На каждый срок свое. Чтоб тепло было, чтоб шторм не буянил, чтоб косяк на север не ушел. Все просить приходилось…

— Как просить?

— Говорят, по-разному. Петь, хвалить, а то своими руками личину вырезать и к ней приносить… всякое, — поджал губы Хольв. — Бывало, что скотину резали, птицу, когда помельче что, а то и случалось… Еще вот травы собирали, на юге, в горах. Особенные, говорят, травы. Кто выпьет, тот богов увидит и говорить с ними сможет. Но кто часто пьет, тот недолго живет.

— Что ж за трава такая чудная, дедушка Хольв?

— Да кто ж помнит-то, не надо оно уже. Тебе, конечно, то занятно, ты ж травница… а спроси Эльву, она меня годков на десять постарше, может, припомнит? Когда Шаннай поняла, что в этой деревне они больше ничего не узнают, с ней ушло трое. Редига и Хелига остались — собирались выйти замуж за рыбаков.

Плакали, благодарили за науку, говорили, что будут караулить руины храма и учить всех, кто захочет, истинной мудрости. Шаннай не звала их с собой. Обе ученицы уже превзошли все, чему знахарка могла их научить — так пусть лечат и передадут хоть детям память об истинном Господе. Чем дальше к северу, тем лучше помнили литиды былые времена — словно зараза беспамятства расползалась с Сеорийской равнины. Накопленные за год с лишним монеты Шаннай и трое ребят потратили на пергамент, пусть и самый дешевый, на котором писать можно было лишь однажды, в последний раз соскоблив чужие заметки. Зато его было много, а узнано — еще больше, и пуще смерти женщина боялась, что забудет хоть что-то. Десять лет пути — они приходили в деревню в начале осени, когда больше всего нужны были рабочие руки, а уходили в середине лета. Двоих учеников забрала дорога. Рябой Гуннад охранял имущество от разбойников, да там и полег. Фредиг заболел желтой лихорадкой во время вспышки мора, и велел остальным уходить без него. На крайнем севере, там, где недалеко уж было и до предела мира, Шаннай и единственного, оставшегося с ней — рыжего Сигберта, — пригласил в свой замок конниг Арнульф. Низкое строение, которое в оставшейся только в памяти Шамии назвали бы сараем, здесь считалось завидным укреплением, служило приютом двум сотням людей — и коннигу, и его семье, и его дружине, работникам, их женам и детям. Люди ели и спали вместе с собаками, могучими псами, холкой достававшими Шаннай до плеча, и по рассказам — способными одним движением пасти перервать глотку волку. Под стать своему жилью оказались и конниг с супругой — полудикие, неотесанные, надежные и основательные. Поглядев на их лица, Шаннай подумала, что давно уж не видала настолько чистой крови первого племени, а потому оба были высоки, статны, светловолосы и с серыми глазами, в свете плошек с салом, отливавшими серебром. Конниг Арнульф долго расспрашивал Шаннай и Сигберта о странствиях, а еще больше об изысканиях, потом позвал их в свою спальню, попросил — не приказал, попросил только — показать книгу и пергаменты. Смотрел, не касаясь корявым жестким пальцем, непонятных ему букв, потом по слогам разбирал записи на общем наречии.

— Вы будете учить моих детей, — сказал он. Шаннай посмотрела на него — огромного, словно белый медведь с пределов, на шкуре которого стоял Арнульф, потом на его супругу, молчаливую и державшую палку, которой прогоняли с дороги псов, словно копье. Оглянулась на Сигберта, тот радостно улыбался, но ждал решения матушки.

— Буду, конниг. Храни тебя истинный Господь!

Часть вторая. Лето. Преемник. Время бастардов

1. Собра — окрестности Собры

— Мы въезжаем в предместья, Клариче! Кларисса Эйма оглянулась, улыбнулась мужу и кивнула. Пора спешиваться и прятаться в карету. Даме, которая хочет потрясти столицу своей изысканной утонченностью, негоже появляться в столице верхом — в мужском платье, в мужском седле. Увы, Собра — не Эллона, и тем более уж не Алларэ, здесь свои порядки. Кларисса знала их лучше многих прочих. Казаться — важнее, чем быть. Выглядеть — важнее, чем являться. Раздолье для авантюристок и куртизанок, готовых притвориться великосветскими дамами и подняться на самый верх.

Мутная вода Сойи позволяла выловить любую рыбку по вкусу, даже самую крупную. Главное — знать, где и как ловить, какую наживку забрасывать у какой излучины. Все правила рыбалки в столице Кларисса Эйма, воспитанница мэтра Тейна, а ныне благородная дама и супруга къельского владетеля, помнила наизусть.

— Мама, мы уже начинаем глупеть?

— Да, Ханна. У нас есть примерно час, — кивнула Кларисса.

Падчерица звала ее мамой с того дня, как отец Ханны назвал Клариссу супругой. Поначалу женщину это удивляло и немножко пугало, между ней и приемной дочерью было всего-то десять лет разницы, и в дочери Хельги от первого брака Кларисса видела скорее уж младшую сестру, которой у нее никогда не было. Но Ханна сказала

— «поздравляю, матушка!», и наклонила голову, чтобы поцеловать ее в щеку; так и повелось.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});