Записки последнего сценариста - Анатолий Гребнев

Зал заволновался. Это было видно и слышно по гулу в партере, шуму на галерке. Огласили список. Какие будут дополнения? Все как по нотам.

Нужна была чья-то тактика, драматургия. И она была явлена. Счет шел действительно на минуты. Кто кого?

Итак, будут ли добавления? Да, будут... Пожалуйста! Называйте имена!

Председательствующий спокоен и благодушен. На сей раз это Василий Соловьев, наш друг сценарист, он же секретарь в прежнем Союзе, человек честный и бесхитростный. Ах, им бы сюда кого похитрее! Василий Иванович добросовестно высматривает поднятые руки в зале. Кто еще хотел? Громче, пожалуйста. Как фамилия, повторите. А он кто, откуда?

Вопрос не праздный. Называют наряду с известными и случайные имена, кажется, только что кому-то пришедшие на ум, и, похоже, с одной целью расширить список.

И так добавляют ни много ни мало - тридцать фамилий. Точнее 31. Все, подвели черту.

Я вдаюсь во все эти подробности, может быть, даже утомительные для нормального читателя, потому только, что они-то и окажутся историческими.

Так вот, 31 фамилия "в остатке". Итого не 213, как предполагалось, а 244. Зал волнуется. В президиуме спокойствие: проходят все.

И тут впервые приоткрывается интрига. Вопрос из зала:

- А как будем выбирать?

Ответ:

- Как обычно.

- То есть?

- По правилам.

- По каким?

- По известным,- отвечают из президиума, уже чуя подвох.- Для избрания требуется 50 процентов плюс один голос.

- Нет, братцы, так дело не пойдет!

Тот, кто произнес эти слова в решающий момент, на самом деле и произвел революцию на Пятом съезде.

Это были Борис Васильев и Сергей Соловьев. Они выбежали на сцену оба одновременно - Соловьев с багровым лицом и бледный, как полотно, Борис Васильев.

- Нет, братцы, так дело не пойдет! - кричал Соловьев еще на пути к трибуне.- Мы только что с вами проголосовали за численный состав - 213, давайте этим и ограничимся, сколько бы там ни было кандидатов! Проходит тот, у кого больше голосов, остальные вылетают! Ставлю на голосование!

Роковая минута. Сейчас зал проголосует: 213 вместо 244 - и 31 человек окажутся за чертой. И все прекрасно знают, кто именно. Знает президиум, и знает зал.

Последняя попытка спасти положение: кто-то из президиума ссылается на устав. Там сказано: 50 плюс 1.

Сережа Соловьев - в микрофон:

- А что такое устав? Кем он принят? Съездом! А мы с вами кто? Съезд!

И Борис Васильев срывающимся голосом:

- Хватит быть рабами! - под овации зала.

Вот в эту минуту исход съезда и был решен.

Нахожу записи в дневнике: без конца звонит телефон. Михалков Сергей Владимирович. С чего бы это? Мы не так уж коротко знакомы.

- Объясни, старик, за что они прокатили Никиту?

- Это необъяснимо.

- То есть?

- Не поддается объяснению.

- А Бондарчука?

- Это еще можно объяснить.

Пауза.

- Послушай, это же они советскую власть захлопывали!

- Да, похоже на то.

- А все эта галерка, вот кто мутит воду! Эти мальчики и девочки! У нас в июне съезд писателей, надо бы не пускать на балкон!

Саша Калягин. Из театра, со спектакля "Так победим", в гриме Ленина, как он сам объяснил.

- Что вы там себе напозволяли? Говорят, бунт?

Звонят друзья из Ленинграда. Из Тбилиси. Слышали по "голосам". "Бунт советской интеллигенции". "Прецедент, который может иметь продолжение". "Первые свободные выборы в СССР" - это слышал уже я сам.

И еще: "Низы меняют верха, а не наоборот, как было до сих пор..."

Знал ли Горбачев? Предвидел ли? Нет, конечно. Не знал и не предвидел, в этом я уверен. Был поставлен перед фактом. Но принял его мужественно и артистично, как всегда.

Месяца через два, на встрече с писателями, он заявил, что одобряет наш съезд, а когда кто-то пожаловался, что там, мол, у них была "пена", ответил, что "пена" действительно имела место, но как раз тех, кто сеял смуту, съезд и прокатил на выборах, и правильно сделал.

Годы спустя я прочел в "Литературке" извлеченный из архивов ЦК КПСС секретный документ - протокол заседания Политбюро от 26 июня 1986 года - о ходе работы только что открывшегося съезда писателей СССР. Члены Политбюро во главе с Горбачевым решают, кого поставить во главе Союза писателей, то есть, разумеется, "избрать" на съезде.

- Если т. Марков не пройдет, то можно пойти на т. Залыгина. Но он в годах, силенки маловато. Наверное, все-таки крен нужно держать на т. Бондарева.

Это - реплика Горбачева. Обратите внимание на лексику: "можно пойти" на такого-то. От них зависит!

Дальше Горбачев обращается к заместителю председателя КГБ:

- Филипп Денисович, какое ваше мнение?

Ответ Ф. Д. Бобкова:

- Если распространятся сведения об ориентации на т. Бондарева, то его могут не избрать. Так что этот факт преждевременно огласке не предавать.

Михаил Сергеевич согласен:

- Да, не следует ставить Бондарева под удар.

А? Каково! Это уже после нашего "одобренного" съезда. Они все еще назначают: того или этого! Генерал КГБ, тонкий знаток литературной жизни, предупреждает цинично, но правильно, что "пойти" на такого-то следует осторожно, "огласке не предавать", а то ведь не изберут!

И после этого кто-то еще может утверждать, что сам Горби и инициировал Пятый съезд? А я слышал нечто подобное не только от тех несчастных, кто помешались на кознях ЦРУ, но, случалось, и от людей здравомыслящих. Послушать их, что уж такого особенного: Горби вел страну к демократии, к правам человека, а кинематографисты оказались тут как тут. Проявили, так сказать, разрешенную смелость.

Да полноте. Почитайте секретный протокол. Ни о каких "правах человека" еще не шло и речи. Права не дают, права берут, как заметил наш пролетарский классик.

Я пишу это не в укор Горбачеву. Процитированный документ никак не умаляет его в моих глазах, даже, если хотите, поднимает, как человека и политика, чей подвиг не имеет себе равных. Даже если он и лукавил с соратниками по Политбюро, говоря с ними на их языке, это тоже делает ему честь. Но я полагаю, что он был искренен. Что он так думал. Так был воспитан. И что у него, как и у других, самых честных, постепенно открылись глаза. И Пятый съезд - да, действительно, "разрешенный", то есть безнаказанный,- в свою очередь подвиг и Горбачева в сторону "прав человека", о которых он еще недавно не имел понятия.

Интересно и, может быть, знаменательно, что в роли возмутителей спокойствия выступили вдруг люди кинематографа, самые законопослушные и корректные из всех "творческих работников", самые умеренные уж потому хотя бы, что как никто зависели от государства. И вот поди ж ты!

А съезд писателей в последних числах июня прошел относительно благополучно. Там тоже кого-то сгоняли с трибуны, не без того. Но уж о результатах подумано было заранее. Было предложено в правление 350 человек, в ревизионную комиссию - 160, то есть чуть ли не весь состав съезда. Голосовали таким образом за самих себя и избрали всех. Ну и балкон, разумеется, закрыли для входа.

"Сижу в президиуме..." На другой день после бурных событий, утром, Элем Климов, избранный накануне первым секретарем, зачитал свой список нового секретариата; проголосовали дружно, по старой методе - поднятием рук, и нас, таким образом взошедших на Олимп, препроводили в конференц-зал для первого заседания, уже закрытого.

Замечу тут же, что через несколько дней нам предложат в отделе кадров заполнить анкеты и представить характеристики. Зачем? Для утверждения в ЦК. Кого должны утверждать - нас? Но мы ведь избраны! Ничего не поделаешь, таков порядок. Утверждать!

Что испытывает человек, услышав свое имя в ряду избранных? Скажу о себе: обрадовался, если честно. Но вида не показал.

Почему обрадовался? А что ни говори - приятно. Оказали честь. Уважили. Не забыли. Не знаю, какие тут еще слова. Почти не встречал людей, безразличных к подобным знакам внимания. Зато встречал смертельно обиженных, страдающих, когда их такими знаками обходили. Скажу так: обрадовался, что не обошли.

Почему не показал вида? А потому что у нас не Америка, где человек сам себя выдвигает в президенты. У нас человек стесняется. Так было до недавних пор. Принимая награду, человек говорил, что постарается оправдать. Принимая должность, говорил, что он ее не хотел, отказывался, да, видишь, уломали.

В этом ханжестве есть что-то даже симпатичное. Мне, по крайней мере, оно милее, чем бесстыдная самореклама.

Сказать по правде, я избрания не ожидал. Был я когда-то обуреваем этой жаждой деятельности на общее благо, председательствовал в своей секции, что-то организовывал, словом, испытывал этот пионерский зуд, уже почти неведомый генерации наших детей и внуков, о чем, впрочем, можно и пожалеть. Когда-то, перед очередным съездом, меня даже сватали в секретари, потом это почему-то замяли; люди, говорившие со мной накануне, отводили глаза при встрече. Так и не знаю, что там произошло: то ли где-то кому-то "не показался", что-то не так сказал, зарубили сценарий или еще что-нибудь. "Еще что-нибудь",- объясняли друзья.