Гвардейская кавалерия - Андрей Бондаренко

Тот день — двадцатое октября 1974-го года — был, как раз, «грибным».

Ник проснулся без двадцати восемь утра, минуты две-три недовольно поворочался с бока на бок, неуклюже сел, засунул замёрзшие ступни ног в старенькие войлочные тапки, набросил на плечи любимую старенькую фуфайку. Сбор грибов, как известно, дело серьёзное, нетерпящее лёгкомысленного отношения. Как говорится: — «Кто рано встаёт, тому добрый Бог много грибов даёт. Если, конечно, не позабудет — в суете дел повседневных…».

За окнами было темным-темно, без каких-либо проблесков света.

Не видно звёзд — это очень плохо, значит, на небе висят хмурые тёмно-серые тучи, и в любой момент может пойти осенний холодный дождь. Нет огоньков в соседних домах? Это, наоборот, очень даже хорошо: значит, все потенциальные конкуренты (писатели, драматурги и поэты, проживающие на ближайших дачах), ещё сладко и беззаботно спят.

Он, слегка пошатываясь со сна, подошёл к ещё тёплой печи и, привстав на цыпочки, наполовину выдвинул — из кирпичной кладки — тугую чугунную задвижку. После этого достал из кармана фуфайки коробок со спичками, нешироко приоткрыл дверцу топки, поджёг, небрежно чиркнув по боковой поверхности коробка, спичку и поднёс её к краю свёрнутой в трубочку бересты.

Это была давно устоявшаяся осенне-зимне-весенняя традиция: перед тем, как лечь спать, наполнить печку сухими дровами. То же самое и при отъездах: он постоянно наполнял топку дровами, щепками и берестой, причём, так, что только чиркни спичкой — и уже через пару-тройку минут весёлый друг-огонь будет рядом с тобой, согревая и даря надежду…

Ник снял с горизонтальной поверхности печи широкий и тяжёлый чугунный круг, поставил на его место алюминиевый чайник, наполовину заполненный чистой колодезной водой. Накормил заспанного кота вчерашними ратанами — длинными, прохладными и скользкими. Разбавил утренний кипяток вечерней крепкой заваркой, насыпал в кружку полторы чайные ложки сахарного песка, размешал, достал из буфета два ещё с вечера сделанных (нельзя утром времени терять!), толстых бутерброда: один со светло-жёлтым вологодским сыром, другой — с кружками полукопчёной колбасы, доставшейся в предпраздничном наборе. Позавтракал, обжигаясь горячим чаем и торопливо глотая куски бутербродов: за окном нетерпеливо, но весьма деликатно и вежливо лаял голодный Миаль.

Ник надел штопанные во всех местах тёмно-зелёные брезентовые штаны, низкие резиновые сапоги и геологическую штормовку, пропитанную антикомариным составом. Запихал в нагрудный карман штормовки мятую пачку «Беломора» и коробок со спичками, взял в правую ладонь ручку большой плетёной корзины (сам плёл!), на дне которой уже лежал любимый нож — короткий, с тонким и острым лезвием. Другой рукой прихватил со стола белую эмалированную миску с крупно-нарезанными кусками говяжьей печени и, распахнув дверь ногой, вышел на высокое крыльцо.

Тонкая ало-розовая нитка ранней утренней зари робко теплилась на востоке. Светло-тусклые звёзды, прощая всем и вся, нежно умирали на западной части небосклона. Было прохладно, но не холодно: плюс шесть-семь градусов, при полном отсутствии ветра.

Миаль заполошно кинулся навстречу, нетерпеливо замахал лохматым хвостом, даже пару раз тоненько взвизгнул — совершенно по-щенячьи.

— Ешь, ешь, бродяга — поставив миску на нижнюю ступеньку крыльца, предложил Ник. — А, вот, с собой не возьму сегодня, извини.

Пёс, жадно, но с чувством собственного достоинства жуя-глотая куски печёнки, посматривал на хозяина с явным неодобрением.

— Ну, извини, брат хвостатый, ещё раз. Сегодня я хочу в одиночестве побродить по лесу, поразмышлять, помечтать немного в осенней тишине…. Почему? Не знаю, честное слово. Совершенно дурацкое ощущение: будто бы попрощаться мне надо — с кем-то, или же с чем-то…

Жёлтые и красные листья под ногами, жёлтые и красные листья на плечах, жёлтые и красные листья — в полупустой корзине…

В тот день с грибами было откровенно негусто: четыре средних подосиновика с тёмно-бордовыми шляпками, три больших белых — но крепких, без червоточин, несколько светло-рыжих моховиков, да два десятка подберёзовиков-черноголовиков. Обычный поздне-осенний набор. Где-то даже классический. А на обратной дороге ему встретился старый берёзовый пенёк, густо облепленный жёлто-коричневыми опятами. Собрал и их, мол, пригодятся в хозяйстве…

Ник вернулся на дачу, почистил грибы и, выбросив очистки в деревянный ящик для компоста, закурил, решая для себя: — «Все грибы зажарить? Или часть, всё же, засушить? Или же — замариновать? А может, после завершения всех этих важных дел, и баньку протопить? Выпить после бани немного — стаканчик другой — самодельного яблочного вина, чуть-чуть «укреплённого» чистым медицинским спиртом? Натуральный португальский портвейн, право, для тех, кто понимает, конечно.… Почему бы, собственно, и нет? Можно и протопить…».

Впрочем, баню можно было и отложить на день-другой. Завтра должны были приехать его дочка с внуком. Два года назад Татьяна вышла замуж. За Олега Ануфриева, сына покойного генерал-лейтенанта Ануфриева. Олег, он парень хороший, тоже в славных Рядах состоит — тридцать пять лет, а уже майор. А майор ГРУ, как общеизвестно, это то же самое, что и обычный общевойсковой полковник. Нормальная карьера получается у парня. Внук, опять же, здоровым родился. Тимофеем назвали, в смысле — Тимохой, Тимом. Четыре килограмма двести пятьдесят грамм, это вам ни хухры-мухры.

«Странно, всё же, ощущать себя дедом», — прокомментировал насмешливый внутренний голос. — «Особенно — дедом из Будущего…».

Чем меньше времени оставалось до наступления 1980-го года, тем Ника всё настойчивее одолевали неприятные сомнения: — «А что, собственно, произойдёт семнадцатого июля 1980-го года, а?».

В этот день, на раннем рассвете, он должен был родиться. А если до этого момента он ещё не умрёт? Что же тогда будет, а? Интересное кино. Два Николая Андреевича Иванова (он же, на самом деле, Николай, а не Никита), которые — суть одно, будут существовать на нашей планете одновременно? Параллельно, так сказать? А этот «тот Иванов» в ноябре недоброго 2007-го года прыгнет с парашютом и попадёт в 1937-ой год? И всё, блин горелый, завертится заново? Мол: — «На колу мочало — начинай сначала…»? Это, что же, «Временная петля Мёбиуса»?

Ник делился этими своими подозрениями-сомнениями с Мессингом, но тот лишь многозначительно улыбался и упрямо молчал: трудно что-либо умного сказать, когда лежишь одновременно под тремя капельницами…

В доме настойчиво и активно затренькал телефон: судя по тональности звонка, тот, который упорно молчал — с момента выхода полковника Иванова на заслуженную пенсию.