Трубачи трубят тревогу - Илья Дубинский

Потрясая желтыми шлыками лихо заломленных папах, в зал буфета шумной гурьбой ввалились гайдамаки.

Моя первая мысль была о Юрке Коцюбинском. За полчаса до появления желтошлычников он, в старенькой шинели, в черной кепке, гладко выбритый, неторопливо прохаживался возле билетных касс. Мы с ним виделись на подпольной квартире. Я не предполагал, что снова увижу его в тот же день. Встретившись взглядами, мы, конечно, и не подали вида, что знаем друг друга.

Сохраняя внешнее спокойствие, небрежно заложив руки в карманы студенческой куртки и крепче зажав под мышкой дамские ботики, купленные мною в Полтаве по поручению сестры, я стал двигаться к выходу.

Вдруг кто-то окликнул меня. Я обернулся. Мой земляк,  в офицерской форме, сидел в одиночестве за столиком буфета и махал мне рукой. В 1916 году, не закончив училища, Глушак ушел в школу прапорщиков. Пятиклассник Глушак, вызванный однажды решить алгебраическую задачу, написал на доске:

Среди густых акаций,

На бережку морском,

Сидел старик Гораций

И чистил нос песком.

...Моему бывшему соученику, очевидно, хотелось похвалиться офицерскими погонами. В одном я был уверен: Глушак не мог знать о моей принадлежности к большевистскому подполью. Я охотно принял приглашение присесть к столику. Первым делом положил перед собой, придвинув поближе к офицеру, дамские ботики. В них хранились литографические оттиски листовок. Скрепя сердце, слушал наглый рассказ белогвардейца о его «подвигах» на Дону.

Глушак, выложив все свои похождения, указал на погоны:

— Еду в Киев. Если Петлюра даст сотника, сорву их к чертям.

Мимо нашего столика проходил, с желтым шлыком на шапке, кармелюкский старшина. Глушак остановил петлюровца, обратившись к нему по-украински:

— Пан хорунжий! Що воно за рахуба? Шукаете кого, чи що?

Желтошлычник, от которого несло самогонкой, опустился на стул рядом со мной.

— Мы считали, — довольно откровенно начал он, — что в тех чертовых Кобеляках наши, а они, сволочи, взяли и напали на немецкий эшелон. Для виду признали Центральную раду, а в самом деле в том отряде Василия Упыря — одни большевики.

Понимая, что нельзя все время хранить молчание, я спросил:

— Значит, пан хорунжий, я из-за тех большевиков не попаду к себе домой?

Петлюровец, войдя в раж, положил руку на ботики. У меня замерло сердце.

— Ничего, пан студент, — ответил гайдамак, — не сегодня-завтра наш полк разворошит до дна то большевицкое  кубло. — Петлюровец посмотрел искоса на Глушака. — Вы, пан поручик, как будто из наших, а воюете за единую неделимую.

— Обстоятельства! — пожал плечами белогвардеец. — Вот еду в Киев и, скорее всего, останусь с вами. Все же, что ни говори, своя рубаха ближе к телу.

Приближалось время посадки. Мы вышли на перрон. Радуясь случаю щегольнуть офицерской властью, Глушак растолкал пассажиров и усадил меня в одну из теплушек.

Прошло три года... И вот под Старой Гутой вновь пришлось встретиться с бывшим белогвардейцем, а теперь желтоблакитником.

Разгром Лжепалия

Под бандитским пулеметом

Впереди, на полянке, справа от дороги, показалась одинокая хата лесника. Глушак, с цветным башлыком на плечах, соскочив с коня, вмиг очутился на верхушке забора. Но Храмков, распустив по ветру широкие полы бурки, рванулся вперед. Ловким взмахом клинка сшиб наземь петлюровского сотника. Не слезая с седла, острием шашки кубанец подцепил красный башлык. Вытер им окровавленное лезвие.

Слышно тяжелое дыхание всадников, храпение разгоряченных лошадей, вопли о пощаде и яростные крики бойцов:

— Це вам за Згарок!

— Це за Гусятин!

— Получай же, кусок гниды!

А Мостовой все повторял, нанося удары шашкой:

— Мы дома, а вас сюда никто не просил!

Запорожец, нагнав диверсанта, рубанул его:

— Ось вам галушки, а ось i сало!

Бандиты, уклоняясь от ударов и стремясь попасть под защиту пехоты, удирали вовсю. Дорога шла все вниз и вниз. На окраине леса она уже стлалась по дну глубокой выемки. Ее откосы у въезда в Старую Гуту стиснули спасавшихся бегством, словно клещами. Палиевцы, бросая лошадей, кинулись в огороды.

Но вот узкий проселок перешел в довольно широкую улицу. На противоположной стороне показалась одинокая хата под соломенной крышей. Червонные казаки, догоняя бегущих, ворвались в село и вместе с ними круто  повернули направо. Во главе кубанцев, неутомимо работая шашкой, летел Храмков.

Участник боя, кавалерист из отряда Глушака, поручик Доценко писал, что навстречу им «двигалась колонна московской (?!) конницы... Она перешла в контратаку. Палиевцы повернули. Отходили только по дороге — по бокам были лес и болота. Погоня приближалась. Красные порубили многих. Кроме убитых, были и задушенные (очевидно, в теснине. — И. Д.). Москали начали строиться под лесом, а из лесу к ним подъезжали все новые и новые группы»[40].

Тут пан поручик, в основном свидетель объективный, несколько отступил от истины. На самом деле было вот что. Пулеметчики Ивантеева, шедшие за головным сабельным дивизионом, закупорили выход из лесу. И второй дивизион 7-го полка, горная батарея, весь 8-й полк не сумели попасть в Старую Гуту. Когда тачанки наконец освободили проход, обстановка резко изменилась.

Бой — это весы. То одна чаша, то другая перевешивает. У входа в Старую Гуту чаша весов резко склонилась в нашу сторону, мы смяли и изрубили конницу Палия, уничтожили ее командира Глушака, ворвались в село.

Палий перешел границу, имея в отряде, кроме 900 пехотинцев, всего лишь 25 сабель. Вместе с приставшими к нему бандитами из пограничных лесов образовалась конная группа в 200 человек. Теперь из этой группы едва ли с полсотни всадников спаслись от ярости наших бойцов.

Но Палий еще не был побежден. Поняв, что Згарок больше не повторится, и не ожидая пощады ни для себя, ни для прочих диверсантов, он действовал смело, решительно, и эта храбрость атамана питалась его отчаянием.

На пригорке, впереди угловой одинокой хаты, крупный всадник в шлеме-буденовке, размахивая обнаженным клинком, подавал команды своим старшинам. Этот петлюровец на сером коне и был атаман банды полковник Михаил Палий. Заметив мою темно-серую папаху с красным верхом, длинную кавалерийскую шинель со знаками комполка на рукавах и орденом в красной розетке, привстал в стременах. 

Я чуть сжал бока лошади, и этого было достаточно, чтобы она, вытянув шею, ринулись вперед. Еще два — три броска — и мы сойдемся с Палием. Конь атамана грузнее и стоит на месте. А я, несясь на него полным карьером, думал, что преимущество на моей стороне: масса, помноженная на скорость, без сомнения, сыграет свою роль.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});