Евгений Шварц. Хроника жизни - Евгений Биневич

«Оба протокола написаны собственноручно Андрониковым, — замечал И. Мальский. — И по характеру текста явно отличаются от прочих стремлением доказать свою лояльность и каким-то мелким наушничеством». И через месяц Адроников был освобожден «за отсутствием состава преступления».

Леонид С. Липавский, менее известный из упоминаемых в допросах, в литературе принял псевдоним Л. Савельев, — поэт, лингвист и философ. Погиб в ноябре 1941 года.

21 марта 1932 года выездная сессия коллегии ОГПУ вынесла обвинительный приговор: Туфанову — 5 лет заключения в концлагере; Хармсу, Введенскому и Бахтереву — по 3 года лишения прав проживания в крупных городах. После этого Хармс и Введенский были освобождены, а 13 июля — сосланы в Курск. Но уже 18 ноября им разрешено вернуться в Ленинград и даже восстановиться во всех гражданских и писательских правах. Однако, реабилитация участников этого дела произошла лишь в 1989 году.

«Пустяки» и «Остров 5 К»

В шестом номере «Чижа» за 1932 год стали печататься картинки А. Успенского «Приключения Петьки Доценко и гуся Барбоса» с анонимными подписями под ними, заключительная глава которых появилась в № 2–3 за 1933 год.

Одновременно Евгений Шварц писал кукольную пьесу «Пустяки», героями которой являлись тоже гусь Барбос и Петька Доценко. Поэтому авторство подписей под картинками А. Успенского не вызывает сомнения. Интересно другое, — что появлялось раньше: надписи к картинкам, а потом переходили в пьесу, или — наоборот. Хотя это и не имеет принципиального значения. Основная мысль, что из-за различных пустяков — расхлябанности, невнимательности, равнодушия, зряшной потери времени — губились хорошие дела, прослеживалась и там, и тут. Действие происходило на заводе, в сарае, где ребята выращивали поросенка для заводской столовой, на дне реки, откуда водолазы извлекали груз, утонувший по вине капитана, и т. д.

Уже 22 февраля 1932 года состоялось чтение и обсуждение пьесы на Худсовете ТЮЗа, где решался вопрос о репертуаре на будущий театральный сезон. На этот раз все прошло благополучно для пьесы и её автора. Единогласно она была принята для постановки в театре марионеток.

Театр Марионеток был образован при ТЮЗе в 1924 году по инициативе Евгения Деммени. Для него и предназначались «Пустяки».

— У меня в театре Деммени шло несколько пьес. В начале тридцатых годов «Пустяки». Тут я впервые испытал, что такое режиссер и все его могущество. Ничего не оставил Деммени от пьесы. Выбросил, скажем, текст водолаза, целую картину сделал вполне бессмысленной, полагая, что оформление подводного царства говорит само за себя. Я тут впервые понял, что существуют люди, которые не умеют читать и никогда не научатся этому, казалось бы, нехитрому искусству. Он сокращал, переставлял и выбрасывал все, что надо было куклам. И сюжетно важные места вырезал с невинностью неграмотности. И пьеса, то, что для меня главное мучение, оказалась рассказана грязно, с зияющими дырками. Можно было подумать, что я дурак. И что ещё удивительнее, никто этого не подумал. Но и не похвалил меня. Состоялась обычная премьера, поставленная полуумело и заработавшая полууспех».

А у Деммени эти события вызвали совсем иное восприятие. Вспоминая их, он писал: «1930 год был трудным в творческой жизни театра. Атаки педологов, предпринятые ими несколько раньше на сказку, дали уже к этому времени неблагоприятные результаты, и театр находился в поисках пьес, которые могли бы заполнить образовавшиеся в репертуаре бреши. На помощь театру пришли многие сотрудничавшие с ним драматурги и в первую очередь Самуил Яковлевич Маршак, написавший специально для нас несколько маленьких пьес. Он же познакомил нас и с молодым драматургом Евгением Львовичем Шварцем, уже попробовавшим свои силы в Ленинградском ТЮЗе. Е. Л. охотно откликнулся на наше предложение написать пьесу для кукол, и вскоре появилась его первая пьеса для кукольного театра «Пустяки». Эта пьеса в веселой и занимательной форме затрагивала серьезный вопрос о внимании к мелочам. Как часто дети (да и все мы) не задумываемся о последствиях поступков, которые на первый взгляд кажутся незначительными. Как часто проходим мы мимо так называемых «пустяков». Вот о необходимости внимательного отношения к «мелочам», о значении каждого нашего поступка и рассказывал спектакль».

Позже, выступая на совещании по репертуару кукольных театров 24 января 1934 года, Шварц оценил свою первую кукольную неудачу несколько иначе. К тому же ему хотелось определить особую специфику кукольного представления, чтобы в будущем довести такие неудачи до минимума. «В кукольном театре я человек совершенно чужой, — сказал он тогда. — Я один раз только попробовал написать пьесу для кукольного театра, и воспоминание об этом для меня одно из самых неприятных. Я написал пьесу «Пустяки», которую ставили в марионеточном театре. Причем, когда я читал эту пьесу, то она нравилась и мне, и театру, но когда я увидел её с куклами, у меня появился, во-первых, целый ряд идей, а во-вторых, очень неприятное впечатление. Мне представлялось, что пьеса достаточно лаконична, и так как у марионеток нет мимики и очень ограничен жест, то мне казалось, что нужно дать как можно больше действия и чтобы оно все время менялось. Поэтому я наградил пьесу и поездом, который неожиданно уходит, и человеком, который опаздывает на него, и дрезиной, и пожарной командой, и гусем, который все время ходит. Но слов, которых мне казалось в пьесе очень мало (и неудивительно если бы это касалось только меня — я человек новый, но так казалось и театру), — по сути дела оказалось очень много. И дело не только в этом: целый ряд вещей, казавшихся смешными, когда читаешь, на сцене каким-то образом пропадали…

Несомненно, что у кукольного театра есть своя специфика, и несомненно, что её как следует никто у нас не продумал и не формулировал; причем, возможно, что специфики здесь больше даже, чем в кино, потому что в целом ряде точных и непреложных кинематографических правил я сомневаюсь. Первый закон, как мне казалось, состоит в следующем: если ты выпустил на сцену кукол, то они должны делать что-то такое, чего не может делать живой человек. Причем, если куклы начинают оперировать живыми вещами — лить воду, стелить кровать и т. д., то это производит на зрителей потрясающее впечатление. Затем, кукла, как бы её ни двигали (я говорю сейчас сугубо формалистические вещи), все-таки в высшей степени условна, а говорит она чрезвычайно бытовым образом. Это раздражает… Поэтому на манеру читать нужно обратить серьезное внимание. Я не знаю, должны ли говорить куклы другими голосами, но, во всяком случае, для кукол должна быть выработана какая-то особая манера читки. До сих пор этот вопрос каким-то образом совершенно не тронут, и каждый автор является дилетантом поневоле, потому что научиться ему негде, иначе как написав несколько плохих пьес. Но это слишком большой риск…».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});