Венгерский набоб - Мор Йокаи

- Нет, пусть, как вы перед тем сказали, из любви.

- Так точно. Как чувствую, сказал. И у меня тоже дочка была. Тому много лет уже. Столько же годочков ей было, как и вашей милости; не такая красавица, но добрая, очень добрая. Давно померла, еще молодой. И очень любила меня; прощенья прошу, что посмел о бедняжке заговорить.

- Нет, нет, мы о ней еще поговорим. Это ее портрет в комнате у вас над письменным столом?

- Как? Ваша милость столь ко мне благосклонны, что в домике моем скромном изволили побывать?

- Ах! Я проговорилась. Но вернемся к нашему предмету.

- О нет, милостивая государыня, простите, но дозвольте прежде безмерную, несказанную благодарность выразить вам. Припоминаю теперь: прекрасная некая дама, когда я тифом хворал, ровно ангел небесный, склонялась надо мной в самые тяжелые часы. Тогда, в бреду, чудилось мне, будто дочка покойная стоит у моей постели, но теперь я понял все. О ваша милость! Нет слов передать, что я чувствую.

- Но вернемся к делу, добрый мой друг, - повторила Фанни, опасаясь новых славословий и благодарностей.

- Итак, сударыня, примите как подсказанный лучшими намерениями и самой доброй волей совет те более чем скромные замечания, коими попытаюсь ответить на поставленный вопрос. Ранее всего, не усматриваю нужды сообщать вашей милости о лицах, к коим, как бы это выразиться, к коим не обязательно полное доверие питать, ибо, хотя я и далек от мысли - боже упаси! - порицать подобных высоких особ, но все же по некоторым причинам близости с ними искать было бы для вашей милости не очень желательно. Постараюсь лучше найти в сем списке таких, кто на вашу доброту и отзывчивость сумели бы подобной же добротой ответить, подобной же отзывчивостью. О ком, следовательно, я почтительнейше умолчу, тут уж извольте быть покойны: сих драгоценных особ, при всех их известных отличных качествах, почел я недостойными.

- Правильно, очень правильно, милый мой друг. Вы только о тех мне расскажете, кого я смогу полюбить, а об остальных умолчите. Ах, это мудрый совет; вы хорошо знаете людей.

Честный наш Варга просительный взгляд бросил на Фанни, словно умоляя не слишком его хвалить, а то опять сконфузится и забудет, что хотел сказать.

Потом взял в руки длинный список и начал просматривать, пальцем ведя сверху вниз, но так, чтобы не дотронуться до фамилии и не оскорбить ее носителя непочтительным сим прикосновением.

- Гм, гм, - прокашлялся он и завозил ногами. Имена-то все сплошь такие... Лучше их никакими замечаниями не сопровождать. - Гм, гм.

Уже остановится было палец, подымет глаза управитель, вот-вот скажет что-то, но откашляется - горло прочистить, взглянет опять на фамилию, у которой палец держит, и передумает, предпочтет отнести ее обладателя к тем, кои при всех известных отличных качествах не заслуживают доверия.

А палец меж тем уже внизу, к концу подвигается, и сам управитель примечает в испуге, сколь многих обошел он упоминанием. И крупные капли пота каждый раз выступают на его лбу, едва указательный палец поравняется с именем, каковое ему, Варге, величайшее, правда, почтение внушает, но дочери своей... дочери с таким человеком знаться он бы _не порекомендовал_.

Он ведь теперь на Фанни как на родную дочь смотрит. Барыня сама того пожелала, да и дочь покойная в ее обличье привиделась ему в тифу...

Приходится простить отцовскому сердцу эту иллюзию.

Но вот черты лица его наконец разгладились.

Рука даже дрогнула, дойдя до этой фамилии. Наконец-то нашел, кого можно назвать, похвалами осыпать; к кому дочь - госпожа его - с любовью и доверием может отнестись.

- Вот, сударыня! - произнес он, протягивая список. - Сия достойная дама, несомненно, одна из тех, кому вы можете довериться без опасности разочароваться.

В указываемом месте Фанни прочла: "Флора Сент-Ирмаи Эсеки". И вспомнила, что у нее самой мелькнула безотчетная догадка: такое имя не может сочетаться с характером неприятным.

- Какая она, эта Сент-Ирмаи? - спросила Фанни у доброго старика.

- Вот уж истинно красноречие потребно, дабы достойно ее описать. Всеми добродетелями богата, какие только украсить могут женщину. Кротость в ней сочетается с умом; все нуждающиеся, убогие тайную покровительницу имеют в ее лице, - благодеяния свои она скрывает, но благодарное сердце кто может заставить молчать? Не только те чувствуют ее доброту, кто голодают, холодают, бедствуют и лишения терпят, - кому пищей, одеждой, лекарством и добрым словом она помогает; не только осужденные законом преступники, о помиловании коих хлопочет она в высоких разных местах, но и страждущие духом: хворые, от кого все отвернулись, бедные оступившиеся девушки, ставшие несчастными. Покровительницу, заступницу находят в ней и замужние женщины, с трудом несущие свой крест, - уж она сумеет допытаться, что у них за беда, что сердце гложет! Прощенья прошу, что вольность такую себе позволяю, но другие-то господа, хотя и много делают для бедняков, только телесно пользуют их, она же душу врачует и потому не в одних лишь хижинах, но часто и во дворцах находит нуждающихся в ее помощи. Тысяча извинений, что осмеливаюсь так говорить.

- Продолжайте, продолжайте! - жестом ободрила его заинтересованная г-жа Карпати.

- Такой вот и знают ее везде. Кого хотите спросите, все в один голос скажут, что благородная эта дама успокоение и счастье дарует всем, благословение божие приносит в каждый дом, куда ни войдет, ибо мир насаждает там и добродетель, коей сама - наилучший пример. Я, по правде сказать, лишь одну еще знаю уважаемую госпожу, которую рядом можно поставить, и не было бы для меня радости большей, нежели обеих видеть в добром согласии.

Растроганное личико Фанни подтвердило, что она поняла лестный намек своенравного старика.

- Тысяча извинений за такие слова, но не мог я их не сказать.

- Она молодая?

- Вашего возраста как раз.

- И счастлива в замужестве? - скорее подумала вслух, чем спросила Фанни.

- Воистину так, - ответствовал Варга. - В целом свете замечательную такую пару не сыщешь, как она да его сиятельство, граф Рудольф Сент-Ирмаи; о, вот это человек! Все уму его и душе дивятся, вся страна его хвалит, превозносит. Долго жил за границей и с женой своей там познакомился; пресыщенный жизнью человек был, говорят, и родиной своей, что там происходит, мало интересовался. Но познакомился с барышней Флорой Эсеки и сразу совсем переменился, в Венгрию с ней вернулся, и после графа Иштвана, помогай ему бог в его начинаниях, едва ли найдешь патриота, больше сделавшего в столь малый срок для родины и человечества. Зато и наградил его господь, потому что главным-то благом - счастьем семейным - взыскал щедро, все в пример приводят счастье их, и правда, увидишь их вдвоем и подумаешь: вот кто еще на земле в рай попал.

Безотчетный вздох вырвался у Фанни из груди.

В эту минуту со двора донесся стук экипажа. Из гостей кто-то, наверно, приехал. Поднялась беготня, суета, послышался зычный голос самого г-на Яноша, радостно кого-то приветствующего, и мгновенье спустя Марци, камердинер, вошел и доложил:

- Ее сиятельство графиня Флора Сент-Ирмаи Эсеки!

Радостно взволнованная этим сюрпризом, ждала Фанни появления гостьи. Легкая на помине, приехала как раз когда о ней говорили с полными благодарного чувства сердцами, - когда и образ ее начал складываться под впечатлением услышанного... Каково-то в действительности воображаемое это лицо?

Сердце молодой женщины так и билось при звуках близящихся шагов и все более явственного голоса Яноша Карпати, который оживленно с кем-то беседовал. Но вот дверь отворилась...

И совсем не то лицо, которое Фанни нарисовала в воображении, не та женщина явилась на пороге: сухопарая какая-то, высокая особа неопределенных лет с накладными буклями, неестественного цвета щеками, со вставными зубами и фальшивым взглядом, разодетая со сверхмодной пестротой.

Шляпа с гигантскими полями и развесистыми цветочными букетами совершенно заслонила всех у нее за спиной.

Накидка же с одного плеча была приспущена, что придавало ей вид героический, нечто от амазонки; впечатление это дополнялось платьем с глубоким вырезом, устрашающе обнажавшим тощие плечи и острые ключицы. Под стать были и чрезвычайно худые руки, на запястьях украшенные, неизвестно зачем, пугающей величины манжетами из лебяжьего пуха, и так как, приводя в движение руки, начинала она работать языком, а работая языком, имела обыкновение улыбаться, улыбаясь же, не только верхнюю челюсть показывала (склад готовых изделий д-ра Легрие, Париж, улица Вивьен, 11), но и небо заодно, все общество, в страхе перед ее локтями, ключицами и деснами, неизменно удостаивало ее внимания самого пристального.

В первый миг Фанни даже испугалась: милое, приветливое создание приготовилась встретить, - подбежать с искренней радостью, обнять, поцеловать... и - ах! - не та, не то.

Флора шла сзади, пропустив тетку, почетного своего стража, вперед, а сама ласково подав руку Яношу Карпати.