Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

она очень одинока. Иньяцио несправедлив, думает она, нервно перелистывая страницы. Сначала он пообещал ей, что они отправятся в круиз на «Султанше», потом, оправдывая отказ заботой о ней, сказал, что они останутся в Палермо. В итоге он уехал в Африку, заявив, что ему нужен отдых: ожидание продления концессий вымотало его вконец.

Концессии все-таки были продлены еще на пятнадцать лет, то есть до 1908 года «Генеральное пароходство» сохранит монополию на государственные субсидии. Нужного результата удалось достичь благодаря пламенной речи Раффаэле Палиццоло в палате депутатов: «…Мы будем свидетелями того, что в один прекрасный день шесть тысяч семей останутся без хлеба… а это национальная катастрофа!», а также благодаря сплочению горстки сицилийских сенаторов вокруг Криспи, который таким образом продемонстрировал, что он все еще имеет политический вес; и не последнюю роль в решении вопроса сыграла сицилийская «Джорнале ди Сичилия», корреспонденты которой мрачно обрисовали, что ожидает в будущем не только Палермо, но и в целом Сицилию, если концессии не будут возобновлены. Напуганные перспективой остаться без работы, люди выходили на улицы, устраивали шумные манифестации, которые переросли в народное ликование, когда пришли добрые вести. В доке и на литейном заводе «Оретеа» радость была такой, как будто после долгих месяцев засухи наконец пошел дождь. «Генеральное пароходство», в свою очередь, обязалось модернизировать старые пароходы и приобрести три новых.

Дома, в Оливуцце, Иньяцио велел открыть лучшее шампанское, рассказывая Франке, как было дело, подражал голосу то Криспи, то Палиццоло. Франка рассмеялась, когда Иньяцио сказал, что теперь Финоккьяро Априле наконец-то сможет купить тот сарайчик, на который он давно положил глаз. Джованна лишь покачала головой.

Но эйфория быстро прошла после отъезда Иньяцио. И Франка, и Оливуцца впали в молчаливое оцепенение вовсе не из-за жары.

Горничная докладывает, что прибыли кузины, и Франка идет им навстречу.

– Франка, милая, ты все хорошеешь… – Эмма в белом хлопковом платье и соломенной шляпке целует ее в щеки.

Из-за спины Эммы кивает Франческа, сдержанная, серьезная. Она всегда была самой веселой из них троих, все завидовали ее красоте. Но теперь она словно погасла. Раннее вдовство наложило свою печать, она с трудом выбирается из бездны скорби еще и потому, что многие относятся к ней как к женщине глубоко несчастной.

Франка отгоняет эти мысли, открывает стеклянную дверь в сад.

– Идемте. Я приготовила чай в саду. – Голос ее звучит с напускной веселостью. Сестры недоуменно переглядываются.

– Но… мы бы хотели поздороваться с твоей свекровью, – говорит Франческа.

– Потом, не будем ей мешать. Она вышивает в гостиной на своей половине. Мы зайдем к ней позже, – торопливо говорит Франка, хватает Эмму за руку и почти тащит ее по дорожке в сад. В последние дни она не только скучает по Иньяцио – ее одолевают беспокойство, неприятные мысли, ей необходимо двигаться.

В саду Винченцино играет с обручем под ленивым присмотром гувернантки. Перед тем как убежать вприпрыжку, мальчик целует руки сестрам с такой серьезностью, что даже Франческа невольно улыбается.

Франка, как в былые времена, садится между кузинами.

– Как ты? – спрашивает Эмма, взяв ее за руку.

– Ребенок шевелится, приходится спать на боку. А ты? Как ты, душа моя? – спрашивает она Франческу.

– Я? Все хорошо, – отвечает та с легким тосканским акцентом.

Франка сжимает ее руку в черной кружевной перчатке.

– По правде говоря, я бы хотела куда-то сходить, но Иньяцио нет, жарко, и пойти мне одной некуда. Свекровь считает, что я могу ходить только в церковь. Скукота!

Эмма улыбается, протягивает руку к ее животу.

– Можно? – нерешительно спрашивает она.

Франка кивает, берет и руку Франчески и кладет их обе на свой живот.

– Как-то вечером я была у Роберта и Софии Уитакер, – продолжает Эмма. – Там болтали о вас, о тебе и Иньяцио.

Франческа бросает на нее гневный взгляд, но Франка улыбается.

– Что же они придумали на этот раз? Что у Иньяцио новая любовница? Я уже слышала, что на «Султанше» есть испанская певичка. – Франка закатывает глаза. – С ума сойти! Неужели так трудно поверить, что он образумился? Он любит меня и скоро станет отцом.

– В основном Роберт рассуждал о том, как ловко Иньяцио добился продления концессии, а Джузеппе Монрой осыпа́л его похвалами, – говорит Франческа. – И, конечно, сплетничали, не без этого. Вечеринки без пересудов были бы скучны. Но ты лучше меня знаешь, что это просто дым.

Франка кивает, внезапно став серьезной.

– Да, обычно я не обращаю на сплетни внимания. Но, – она понижает голос, – иногда у меня возникает чувство, что я должна контролировать каждый свой шаг и отчитываться не только перед мужем или свекровью, но перед целым городом.

– Учитывая ваше положение, это неизбежно, – вздыхает Франческа. – Главное, что тебе не в чем себя упрекнуть. Ты всегда вела себя образцово.

– Но если ты беременна и хочешь потанцевать с мужем, тебя непременно осудят, – бормочет Франческа.

– Как говорила моя гувернантка, зависть разъедает завистников, как ржавчина железо, – добавляет Эмма.

Франка поворачивает голову и смотрит на вольер.

– Должна вам признаться, я очень разозлилась, что Иньяцио уехал без меня. С другой стороны, я должна заботиться о себе. Не дай бог…

Эмма замахала руками, отгоняя эти мысли, а Франческа обняла Франку за плечи и поцеловала ее.

– Даже не думай об этом, дорогая. И всегда помни, что мужчинам нужна свобода… или хотя бы иллюзия свободы. Тогда они возвращаются домой счастливее, чем прежде. – И по ее лицу пробегает озорная улыбка, впервые за многие месяцы.

Франка улыбается ей, соглашаясь с подругой. Она наливает кузинам чай со льдом, предлагает им печенье. Они смеются и шутят, как в детстве.

И все же мысли не дают Франке покоя. Почему Иньяцио все-таки уехал? Даже мать пыталась отговорить его: не дело это – оставлять жену одну в таком положении. И пусть с концессиями все улажено, нельзя пренебрегать делами.

Так почему?

* * *

Джованна смотрит, как Франка с кузинами удаляется от дома по дорожке сада. Она слышала, как подъехал экипаж, слышала голоса, которые становились все слабее.

Ей было бы приятно, если бы они зашли поприветствовать ее, но невестка утащила их прочь. Да, если бы они пришли прямо к ней, она не позволила бы им сидеть в саду в такую жару.

Джованна тарабанит пальцами по подоконнику, и донна Чичча поднимает на нее глаза.

– Что такое? – спрашивает она, делая стежок.

– Мой сын, ему не следовало уезжать, – бормочет Джованна. – Кругом неспокойно. Рабочие того и гляди опять станут бастовать…

Конечно, она мало понимает в делах и в политике – не женское это дело, да и Иньяцио