Большой, маленький - Джон Кроули

— Сильви, — сказал он.

— Да, я, — она оглянулась назад, на темный холл, затем снова посмотрела на него с каким-то раздражением или досадой. — Я не знала, что здесь кто-то есть. Я думала, что здесь пусто.

Он стоял перед ней, заполняя своим телом дверной проем и не знал, что сказать.

— Хорошо, — сказала она. Девушка высвободила одну руку и приложила к своим вздрагивающим губам, а потом снова быстро осмотрелась, как будто он заставлял ее остаться, а она торопилась уйти.

— Вы что-нибудь оставили здесь?

Она не обратила внимания.

— Как ваш сынок? — При этих словах она закрыла рот рукой; казалось, она плачет или смеется или и то, и другой вместе и при этом она продолжала оглядываться, хотя было совершенно ясно, что ей некуда идти. Наконец, и Оберон заметил это.

— Входите, — сказал он, отступая в сторону, чтобы она могла войти, и приветливо кивая.

— Я иногда прихожу сюда, — сказала она входя в комнату, — когда мне хочется побыть одной. — Она снова огляделась, из чего Оберон заключил, что девушку обидели. Он вторгнулся в ее обитель. Он подумал, может быть, ему нужно уступить комнату ей и пойти спать на улицу. Вместо этого он сказал:

— Не хотите немного рома?

Казалось, она не слышала его.

— Послушайте, — сказала Сильви и замолчала. Оберон уже знал, что эти слова часто используются горожанами в речи, а не являются грубостью. Он прислушался. Она села на маленькое вельветовое кресло и сказала, ни к кому не обращаясь:

— Как здесь мягко!

— Мг.

— Завораживающий огонь. Что вы пьете?

— Ром. Хотите выпить?

— Конечно.

Кружка была только одна, поэтому они выпили по очереди, передавая ее друг другу.

— Мальчик не мой сын, — сказала Сильви.

— Извините, если я…

— Это ребенок моего брата. У меня есть умалишенный брат. Его зовут Бруно. Он сам, как ребенок. — Она задумалась, глядя в огонь.

— А какой ребенок. Такой очаровательный, и хорошенький. И плохой. — Она улыбнулась. — Такой же, как его папочка.

Она еще крепче обхватила себя руками и подтянула колени почти к самой груди. Он видел, что она содрогается от внутренних рыданий и только постоянное героическое усилие над собой не позволяет ей выплеснуть плач наружу.

— Мне показалось, что вы с ним прекрасно ладили, — сказал Оберон. — Я подумал, что вы его мать.

— О, его мать, — она бросила пренебрежительный взгляд, в котором едва можно было уловить жалость, — его мать ужасно больна, к сожалению.

Она снова задумалась.

— Как они обращались с ним! Он уже начал становиться таким же, как и его отец.

Это была явно неподходящая тема. Оберон хотел задать ей вопрос, чтобы она рассказала всю эту историю.

— Ну, что же, сыновья часто становятся похожими на своих отцов, — сказал он. — И в конце концов, они проводят около них много времени.

Она презрительно фыркнула.

— Бруно мог год не видеть этого ребенка. А теперь он прозрел и говорит «мой сынок» и все такое. Но это только потому, что он стал верить в бога. Но он работает для этого парня. Что делать? Я не знаю, я прихожу в отчаяние. Он здесь, на пороге. Они убьют этого ребенка.

Ее глаза снова наполнились слезами, но она быстрым движением смахнула их.

— Проклятый Джордж Маус. Как он мог быть таким глупым?

— А что он сделал?

— Он сказал, что был пьян. У него был нож.

Оберон вскоре совсем запутался в ее рассказе и не мог понять, у кого был нож и кто сказал, что он был пьян. Прослушав эту историю еще дважды, он выяснил, что брат Бруно пришел пьяным на старую ферму и под воздействием своей новой религии или философии потребовал у Джорджа Мауса племянника Бруно и который в отсутствие Сильви после долгих споров и угроз уступил ему. И что племянник Бруно был теперь в руках извращенных и ужасно глупых родственников жены, которые доведут его, как довели ее брата, до дикости, сделают его тщеславным, непослушным и эгоистичным; и что план Сильви выкрасть его провалился: Джордж Маус запретил ее родственникам приходить на ферму, у него и без них достаточно забот.

— Вот поэтому я не могу жить с ним больше, — сказала она, без сомнения на этот раз имея в виду Джордж.

У Оберона появилась слабая надежда.

— Я думаю, что это не его ошибка, — сказала она. — Вернее сказать, это вовсе не ошибка. Я больше не могу. Я постоянно думаю об этом и все же…

Она сжала виски, как бы удерживая мысли.

— Если бы у меня хватило сил высказать им все. Им всем. — Ее горе и страдания достигли предела.

— Я никогда не захочу видеть их снова. Никогда, никогда, никогда.

Она почти смеялась.

— Это действительно глупо, потому что если я уйду отсюда, то мне будет некуда идти. Совсем некуда…

Она не будет плакать. Она не должна, да и самый тяжелый момент прошел, но ее лицо выражало полнейшее отчаяние, когда она глядя в огонь сжимала щеки руками.

Оберон сцепил руки за спиной и постаравшись придать своему голосу доверительный тон, сказал:

— Ну конечно, вы можете остаться здесь, пожалуйста. — Сказав это, он понял, что предлагает ей место, которое больше принадлежало ей, чем ему, и покраснел. — Я хочу сказать, что конечно, вы можете остаться здесь, если вас не смущает мое присутствие.

Она осторожно посмотрела на него и ему показалось, что она поняла его состояние, которое он хотел скрыть от нее.

— Правда? — спросила она и улыбнулась. — Я не займу много места.

— Здесь и не так много места. — Почувствовав себя хозяином, он задумчиво огляделся.

— Я не знаю, как нам это уладить, но вот кресло, а вот мой почти сухой плащ. Можете использовать его, как одеяло…

Он чувствовал, что сам, свернувшись в углу, возможно и вовсе не уснет. Он думал о том, что еще он мог бы уступить ей.

— Я могла бы прилечь в уголке кровати, — сказала она, — я свернусь в ногах и займу действительно мало места.

— Кровати?

— Да, кровати! — воскликнула она, волнуясь все больше.

— Какой кровати?

Неожиданно она поняла его недоумение и громко рассмеялась.

— О нет, я не могу поверить, ты собираешься спать на полу! — Она подошла к массивному шкафу на ножках, стоявшему у стены и протянув руку за его заднюю стенку, нажала какую-то кнопку или повернула рычаг и очень довольная, опустила переднюю часть шкафа. Панель мягко опустилась; в зеркале отразилась часть пола, а потом ничего не стало видно; медные набалдашники в верхних углах панели плавно выдвинулись и появились ножки. Это действительно была кровать с резным изголовьем. В самом шкафу нашелся матрац, покрывала и две взбитые подушки. Он смеялся вместе с ней. В разложенном виде кровать занимала большую часть комнаты. Складная спальня.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});