ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ - Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей)

— Знаю, знаю! — чуть выпятив губу, она перевела его внимание на Самыра.

— Что с ним, муж мой? Может, он заболел?

— Стыдится, что покусанный.

— Я хотела протереть ему морду соком подорожника, а он не дался.

— Не хочет, чтобы его жалели.

— Ночью, когда ты спал, поблизости выл волк. А может, волчица.

Самыр сидел и, навострив уши, глядел в лес. Услышав свое имя, он повернул голову, мельком посмотрел на них и снова уставился на склон горы. Он понимал почти все, что говорили ему; по просьбе Озермеса бежал позвать Чебахан, а по просьбе Чебахан, хотя и нехотя, приносил ей в зубах казанок. На охоте он, когда ему приказывал Озермес, ложился или полз, лаял либо молчал. На уговоры Чебахан засмеяться, сморщивал нос, обнажал черные десны, оскаливал зубы и, приоткрыв пасть, весело пофыркивал. Ощутив, что Чебахан взгрустнулось, он, ласкаясь, лизал ей руки, а если погружался в черные думы Озермес, принимался косолапо подпрыгивать возле него и ловить кончик своего пушистого хвоста.

Они долго сидели молча, прислушиваясь к звукам, доносившимся со склона. Самыр вдруг встрепенулся и встал. И тут в лесу раздался высокий волчий вой. Самыр снова заскулил. Немного погодя завыли, но подальше, сразу несколько волков. Самыр зарычал, шерсть на нем вздыбилась. Потом, бросив быстрый взгляд на Озермеса и Чебахан, он рявкнул и побежал к лесу.

— Это объявилась его подружка, — сказал Озермес.

— Но там выли и другие волки, — с беспокойством сказала Чебахан.

— Я слышал, но даже, если ты попросишь, чтобы я пошел выяснить, в чем там дело, я не пойду. Сами разберутся. Волчица звала не нас, а Самыра. Все живое живет своей жизнью, той, которую определил Тха, и человек не должен в нее вмешиваться. Так говорил мне Безусый Хасан, и, я думаю, он был прав. Хотя у всего сущего на земле общие боги, но и звериные, и птичьи и племена живут по своим адатам.

Из лесу донесся яростный, быстро отдаляющийся лай Самыра.

— О, муж мой, слышишь?

— Да, но ходить по темному лесу в безлунную ночь все равно, что впустую махать руками. Пойду-ка я лучше нарублю дров.

Чебахан схватила его за руку, и он, несмотря на темноту, разглядел в ее глазах тревогу. Он знал, что Чебахан иногда охватывает беспокойство, которое она не могла объяснить. Но бывало и так, что она действительно ощущала приближение беды.

— Не волнуйся, — сказал он. — Если что то и случится, завтра, когда взойдет солнце, мы оба об этом узнаем.

Когда они легли спать, в лесу снова низко и протяжно завыли.

— Это Самыр! — всполошилась Чебахан.

— Спи, белорукая! — повысил голос Озермес.

Утром Чебахан первой вышла из сакли и тут же просунула голову в дверь.

— Самыр прибежал! Выйди, посмотри, кого он принес!

Озермес, мигом одевшись, выскочил за двери и чуть не наступил на сидевшего за порогом Самыра. В ногах у него, пища, возился худенький волчонок. Озермес присел на корточки. Волчонок был еще слепым. Когда Озермес поднес к влажному носику волчонка палец, тот ухватился за кончик пальца беззубыми деснами и принялся, причмокивая, сосать его.

— Он голодный! — с жалостью сказала Чебахан. — А у нас нет молока.

— Попробуй дать ему ляпс, пусть слизывает с пальца, пить-то он еще не умеет. Надо, наверно, давать ему и воду.

— А потом, когда он немного подрастет, — оживленно сказала Чебахан, — я буду пережевывать для него мясо. Жалко будет, если он не выживет.

— Имея такую тетю... Или бабушку. Кто ты ему?

Чебахан, не ответив, стала рассматривать волчонка. Самыр, подняв уши, переводил взгляд с Озермеса на Чебахан и снова на Озермеса.

— Это твой сын? — спросил Озермес. — А где его сестры и братья? Куда делась мать?

Самыр заскулил и принялся так старательно вылизывать своим широким языком волчонка, что тот с писком переваливался с боку на бок. Озермес засмеялся и потрепал Самыра по голове.

После еды Чебахан налила в миску ляпс и, усевшись на пороге, взяла в подол волчонка. Самыр забеспокоился и стал наблюдать за движениями ее рук. Потом завилял хвостом и снова улегся.

Волчок жадно обсасывал пальцы Чебахан. Она окунала в ляпс всю пятерню и совала пальцы волчонку поочередно. Наевшись, он заснул, продолжая причмокивать во сне.

— Мы пойдем, — сказал Озермес.

Глаза Чебахан затуманились, кивнув, она отвернулась.

Взяв лук и стрелы, Озермес позвал Самыра и пошел к лесу. Самыр побежал за ним, но у кладбища оглянулся, помчался назад, подлетел к Чебахан, ткнулся носом в спящего у нее в подоле волчонка и пустился бежать обратно.

— Все в порядке? — посмеиваясь, спросил Озермес.

Самыр, не ответив, устремился вперед и скрылся за кустами. Вскоре Озермес услышал его вой и пошел на него. Слева уходил к восходя щей стороне пологий склон, прямо, за рощей из осин и яворов, поднимался скалистый обрыв, под которым тянулись густые кусты орешника и кизила. Самыр, воя, сидел под кряжистым старым явором. Озермес подошел к нему и увидел среди толстых корней явора лаз в нору. Лаз был разрыт, возле него рассыпью лежали сырые комья глины, а не много в стороне валялись обглоданные кости и клочки серой шерсти. Земля была изрыта волчьими лапами, на траве — рыжие пятна крови.

Что тут произошло? Скорее всего, когда волчица ушла поохотиться или позвать Самыра, к норе явилась стая волков. Они могли по одному вы тащить волчат, а может, волчата вылезли на их голоса, последний же, который был слабее других, не успел выползти с ними, либо к этому времени вернулась мать. Волчица погибла, а волки, наверно, бежали, преследуемые Самыром. Потом волчонок или сам выбрался из норы, или Самыр дорылся до него и вытащил наружу. После ухода Самыра, унесшего волчонка, стая, возможно, вернулась доесть останки волчицы, следы волчьих лап были совсем свежими.

Самыр перестал выть и, помаргивая, смотрел на Озермеса. Ранки на морде и носу у него еще не зажили. Самыра, видимо, покусала волчица, когда он сунулся посмотреть на своих детей, она то знала, что волки самцы иногда пожирают маленьких волчат. Озермесу рассказывал об этом Безусый Хасан. — Одного я, мальчик мой, не могу взять в толк, — говорил он, — почему волки нарушают извечные адаты, ведь волчата их потомство. Твой отец утверждает: волки, когда их становится больше, боятся, что в горах на всех не хватит добычи, или чувствуют приближение голодных времен. Твой отец мудрый тхамада, но я все таки не могу понять, как волки обо всем этом догадываются. Не может ведь сам Тха сообщать им о будущем на их языке.

Озермес еще раз прошелся по склону, спустился к поющей речке, но, кроме нескольких ошметок шерсти ничего не нашел и зашагал в гору. Самыр, опустив хвост, плелся за ним.

Они углубились в прозрачный, с еще не распускавшейся листвой буковый лес, живший своей обычной жизнью. Шумно хлопая крыльями, пролетела стая сизых голубей. Проводив их взглядом, Озермес подумал, что дрофы, перепелы и утки уже прилетели и, наверно, успели отложить яйца. На голубой от незабудок полянке дорогу им перебежал черный дрозд. Самыр недовольно тявкнул, дрозд, подпрыгнув, взлетел на куст орешника и огрызнулся:

— Чик-чик-чик!

За поляной, на сосне, упершись хвостиком в ствол, висел на когтях зеленый дятел. Не обращая на них внимания, он деловито долбил клювом желтоватую кору, и постукивание клюва разносилось по всему ущелью. Пахло ландышами, ольхой, на каменистую осыпь всползал цветущий бересклет. Не верилось, что неподалеку отсюда совсем недавно была пролита кровь. Озермес оглянулся на старый явор, вершина которого еще виднелась внизу, и хотя в том, что случилось, не было ничего необычного, огорчился и затосковал. Если мира нет и здесь в горах, есть ли вообще на земле место, где не убивают невинных? Отец вряд ли ошибался, когда говорил Безусому Хасану, что волки пожирают свое потомство ради спасения волчьего племени. Неужели, как предполагал Хасан, такие убийства совершаются по воле Тха, неужели бог благословляет кровь, проливаемую ради жизни; кровь некоторых ради жизни многих? Однако если Тха так мудр, как испокон веку говорят о нем люди, то как он, мудрейший из мудрейших, не смог подсказать волкам иного выхода для спасения их племени, чем смерть подруги Самыра и их слепых детей, еще не видевших ни солнца, ни луны. Но, быть может, все это не так, и волки лишь мстили маленькой серой волчице за то, что она взяла в мужья собаку. Останься дети Самыра и волчицы живы, пришлось бы им потом доказывать стае, что они волки, а не собаки, и для этого убивать вместо одного оленя двух, как абрек Меджид доказывал своему племени, что он сын не матери наложницы, а отца пши?

Самыр обогнал Озермеса и стал обнюхивать траву.

— Кого учуял? — спросил Озермес. — Послушай, джигит, ты хочешь взять кровь волков за кровь своей жены?

Самыр поднял уши, подошел ближе и внимательно посмотрел в лицо ему вопрошающими человечьими глазами. Непонятно, почему люди, исповедующие ислам, считают собак нечистыми, почему они так плохо думают о таких верных человеку существах. И есть ли вообще среди всех ползающих, бегающих и летающих хоть какая нибудь нечистая тварь? Нечистые встречаются, наверно, только среди людей.