Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - Сергей Ачильдиев

Тем не менее многие ленинградцы не хотели покидать родные дома. На многочисленных митингах, в газетах и по радио изо дня в день звучали заклинания политических и военных руководителей города, авторитетных деятелей культуры: «Фашисты никогда не войдут в Ленинград!». Это создавало атмосферу уверенности в скорой победе. К тому же все ещё хорошо помнили неоднократные предвоенные заверения вождей, что врага будем бить только на его территории. Поэтому складывалось ощущение, будто неудачи первых недель кратковременны и вот-вот всё пойдёт так, как обещала и продолжает обещать пропаганда. Кроме того, люди боялись оставить своё жильё, вещи, нажитые чаще всего непосильным трудом. Большинство женщин, плюс ко всему, не имели денежных запасов хотя бы на первое время, поскольку сберкассы выдавали не больше 200 рублей, а военные аттестаты, по которым поступали деньги от ушедших на фронт мужчин, в военной неразберихе на просторах огромной страны могли затеряться, и на что тогда придётся кормить детей? Да и куда было ехать? В 1941 году значительную часть населения Ленинграда составляли недавние выходцы из деревень, посёлков и маленьких городов, слишком хорошо знавшие, в какой нищете находится почти вся Россия за пределами обеих столиц.

Эта дилемма «ехать — не ехать» разделила ленинградцев надвое: одни были полны решимости остаться и смотрели на эвакуирующихся как на трусов и предателей, а те, кто всё же уезжал, нередко обвиняли остающихся в желании дождаться фашистов и переметнуться к врагу.

Прибывший в конце августа с правительственной комиссией начальник артиллерии Красной армии генерал Николай Воронов был поражён увиденным: «К моему удивлению, город продолжал жить очень спокойно. Можно было подумать, что бои разворачиваются на ближних подступах к Берлину, а не под стенами Ленинграда. К эвакуации населения ещё не приступали. Здесь явно недооценивали угрозы, которая надвигалась на город» [8. С. 207].

В итоге к началу сентября из Ленинграда вывезли всего 488703 человека [3. С. 301], хотя, по признанию некоторых участников событий, сделанному уже в годы хрущёвской оттепели, «необходимо было вывезти в два-три раза больше» [18. С. 64]. Восьмого числа, когда противник окончательно замкнул кольцо вокруг города, в Ленинграде оставались 2 миллиона 544 тысячи мирных граждан. Причём около половины из них нигде не работали. В продуктовых карточках не работавшие именовались со всей безжалостностью военного времени — «иждивенцы».

Другой тягостный итог: примерно пятую часть оказавшихся в блокадном плену, составляли дети. Правда, в советской истории обычно говорилось, что детей было лишь 400 тысяч, но это тоже не соответствовало действительности. По архивным данным, 6 сентября, то есть всего за два дня до начала блокады, было выдано 459200 детских продуктовых карточек [15. С. 120]. Однако и это были далеко не все дети. Ещё 27 июня начальник Ленинградского гарнизона издал приказ, воспрещающий «въезд в г. Ленинград всем лицам, не прописанным на жительство в г. Ленинграде, за исключением лиц, специально командированных народными комиссарами СССР и РСФСР, а также по вызовам облисполкома и исполкома Ленсовета» [2. С. 646]. Но приказ оказался бессилен, когда уже в августе в город хлынули десятки тысяч беженцев, спасавшихся от наступающего врага, в том числе женщины с детьми. Это были «чужие», не ленинградские дети, а потому продуктовые карточки им вообще не полагались.

И ещё одной категории детей власти города уготовили скорую гибель. Детские карточки выдавались только детям не старше одиннадцати лет. До сих пор никто не может объяснить, почему же подростки, чей бурно растущий организм требует усиленного питания, вдруг тоже были причислены к взрослым, точней — к иждивенцам (без паспорта начали принимать на работу лишь в 1942 году), а значит, должны были умереть от голода одними из первых. И почему не старше именно одиннадцати лет, а хотя бы не четырнадцати?

Возможно, разгадка кроется в статье 12 Уголовного кодекса РСФСР, принятой 25 ноября 1935 года на основании постановления ЦИК и СНК СССР в качестве дополнения к кодексу: «Несовершеннолетние, достигшие двенадцатилетнего возраста, уличённые в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или в попытке к убийству, привлекаются к уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания» [4. С. 7, 172]. «Все меры наказания» — означало самые тяжёлые приговоры, включая расстрел. Так в своё время «лучший друг детей» Иосиф Сталин позаботился о дочерях и сыновьях «врагов народа», поэтому нет ничего удивительного, что с началом блокады его верный соратник Андрей Жданов распространил идею Верховного вождя на всех ленинградских подростков.

Параллельные заметки. Впервые городские власти по-настоящему осознали важность массовой эвакуации лишь после того, как противник перерезал все 12 железнодорожных направлений и все автомагистрали, связывающие Ленинград со страной. 4 сентября Военный совет Ленинградского фронта дал указание в кратчайший срок переправить в тыл 1,2 миллиона человек. Железной дорогой — до Шлиссельбурга, а оттуда — по воде через Ладожское озеро. Но задача была уже явно невыполнимой, тем более через несколько дней враг захватил и этот, последний свободный коридор.

И всё же эвакуация продолжалась даже после начала блокады. С конца ноября до конца декабря 1941 года самолётами из города было вывезено 35114 человек [15. С. 199], а с 22 января до середины апреля 1942-го по ладожской трассе — ещё 554186 [15. С. 200].

Излишне говорить, что эвакуация из блокированного города была сопряжена с огромным риском. Герой войны Ольга Лисикова, той первой военной осенью совершившая на своём транспортном самолёте не один десяток рейсов в блокадный Ленинград, рассказывала мне, что летали всегда только днём: «Ночью лететь было нельзя, ведь тогда мы открыли бы коридор вражеским бомбардировщикам. Шли строем по шесть-семь машин, прижавшись к самой земле. В верхней части фюзеляжа, на турели, — крупнокалиберный пулемёт: единственная наша защита, не считая, конечно, личного опыта» [6].

Несмотря на условия полётов, благодаря тому самому опыту, потери бортов были всё же редки. Намного больше жертв приносил путь через Ладогу: машины то и дело подвергались артобстрелам и бомбёжкам, нередко проваливались в полыньи, едва живые блокадники замерзали в неотапливаемых фургонах и автобусах. Недаром сами ленинградцы «Дорогу жизни» называли «Дорогой смерти»…

* * *

В Первую мировую войну обе российские столицы ощутили продовольственные трудности лишь через два с лишним года, в конце 1916-го, да и то не потому, что в стране истощились запасы, а потому, что правительство ввело низкие твёрдые цены на хлеб и крестьяне не хотели «задарма кормить город», который им-то всё продавал по рыночным, постоянно растущим ценам. В 1941-м ситуация оказалась совсем иной: уже 26 июня, на четвёртый день после вступления страны во Вторую мировую войну, в Кремле состоялось большое совещание под председательством заместителя главы правительства Николая Булганина, с участием многих наркомов СССР и РСФСР, а также руководителей Госплана. На повестке дня стоял один вопрос: введение в стране карточной системы. Дмитрий Павлов, в те дни нарком торговли РСФСР, спустя несколько десятилетий признал, что уже в начале Великой Отечественной «имевшиеся запасы продовольствия не могли обеспечить свободную продажу на длительный срок…» [19. С. 38]. Так благодаря колхозному строю уже 18 июля в Москве и Ленинграде, Московской и Ленинградской областях, а затем и по всей стране было введено нормированное питание.

В конце 1930-х годов в Ленинград ежесуточно прибывали 250 вагонов с продовольствием, и снабжение, по сравнению с другими областными центрами, было хорошим, а уж по сравнению с небольшими городами и посёлками — просто отличным. Однако крупных запасов в городе не было. Если по нынешним нормам склады, на случай непредвиденных обстоятельств, хранят неприкосновенные продовольственные ресурсы, которых должно хватить в среднем на 90 суток, то к 21 июня 1941 года «… запасы на ленинградских базах составляли: муки, включая зерно портовых элеваторов, предназначенное для экспорта, — на 52 дня, круп — на 89 дней, мяса — на 38 дней, масла животного — на 47 дней, масла растительного — на 29 дней» [15. С. 127].

Рядовые ленинградцы, конечно, не могли знать этих цифр, которые являлись государственной тайной. Но наученные горьким опытом всё той же недавней войны с Финляндией, когда — особенно поначалу — на продуктовом рынке города царил настоящий хаос, они сразу, ещё 22 июня, бросились скупать в магазинах сахар, соль, бакалейные товары, консервы, шоколад. Казалось, и властям Ленинграда житейская логика подсказывала необходимость принятия всех мер для скорейшего создания в городе продовольственных ресурсов. Однако этого сделано не было. Наоборот, упускались возможности, которые предоставлял случай, и щедро тратилось то, что имели.