Сто суток войны - Константин Симонов

Но в том реальном состоянии, в котором армия находилась к лету 1941 года, она не могла в первый период войны действовать в духе этой концепции, и надо думать, что хотя бы частичное понимание этого играло немалую роль в стремлении Сталина во чтобы то ни стало оттянуть начало войны.

Но раз так, то логично было бы иметь два разных плана действий: один на тот случай, если нам удастся оттянуть начало войны до лета 1942 года, и другой на тот случай, если нам это не удастся сделать и война все-таки начнется в 1941 году.

Не знаю, что думают на этот счет специалисты, но мне кажется, что в плане войны, намеченном на тот случай, если она все-таки разразится в 1941 году, было бы правильно считаться с реальной вероятностью потери части территории, отступления наших частей прикрытия с новой границы на старую границу 1939 года и организации жесткой обороны там, на укрепленной линии вдоль старой границы, с перспективой нанесения из-за нее последующих контрударов главными силами.

В сущности, потом, в ходе войны, так оно и вышло, только с тяжелыми для нас поправками. Более или менее жесткая оборона была в конце концов создана в тылу наших отступавших армий, но уже не на линии старой границы, которую немцы прошли с ходу почти повсюду, где ее доты оказались разоруженными, а гораздо дальше на восток, по Днепру.

Необходимость разработки такого реального плана на случай возникновения войны в 1941 году, в момент нашей неполной готовности к ней, сейчас, задним числом, кажется чем-то само собой разумеющимся.

Однако такого плана не было, и, думается, не потому, что он не мог возникнуть в умах наших военных на основе оценки реального соотношения сил, а потому, что в атмосфере, созданной Сталиным в стране, особенно после 1937–1938 годов, любые предположения о возможности, а тем более целесообразности в определенных обстоятельствах глубокого отхода наших войск с линии государственной границы рассматривались бы как проявление страха перед врагом, преклонение перед силой фашистской армии, то есть, в конечном итоге, как предательство. В этой атмосфере даже попытки мотивировать необходимость разработки подобного плана на случай начала войны в 1941 году, очевидно, были сродни самоубийству.

Надо добавить к этому, что другим фактором предвоенной атмосферы было — и внедряемое сверху, и годами складывавшееся внизу — убеждение, что там, наверху, виднее, что там всегда и во всех случаях знают, что делать. И это, думается, бывшее самым сильным и самым опасным «пережитком прошлого», сложившееся у огромного количества людей искреннее убеждение в непогрешимости Сталина и вреднейшая уверенность, что «наше дело маленькое, сверху виднее», — привело в первые дни войны к неизмеримым по тяжести последствиям.

23 «…Миронов сказал нам, что неплохо было бы съездить в 13-ю армию под Могилев…»

Сейчас, глядя на отчетные карты немецкого генерального штаба, я имею возможность реально представить себе ту обстановку, которая складывалась в районе Могилева 11 июля, в день, когда мы туда уехали. Редактор направлял нас под Могилев, имея сведения, что «где-то там высадился немецкий десант, который сейчас удачно уничтожают».

На самом деле, хотя немцы, может быть, и высаживали там десант, но 11 июля, судя по нанесенным на карту генерального штаба донесениям действовавших в этом районе немецких частей, их 29-я моторизованная и 10-я танковая дивизии не только переправились через Днепр в районе Шклова, северней Могилева, но продвинулись после переправы на десять-двадцать километров к востоку.

Южней Могилева, в районе Быхова, судя по той же карте, немецкие 10-я моторизованная и 4-я танковая дивизии, переправившись через Днепр, уже контролировали к этому утру на его восточном берегу целый плацдарм — около сорока километров в ширину и десяти в глубину.

Сами того не ведая, мы ехали в уже создававшийся к тому времени вокруг Могилева мешок.

24 «Кто знает, где он теперь, этот гостеприимный карталинец…»

Полковник Шалва Григорьевич Кипиани, у которого мы были днем 11 июля, был командиром 467-го стрелкового полка 102-й стрелковой дивизии. В записках сказано неточно. Эта дивизия не входила в 63-й корпус Петровского, а была его соседом справа. Оперативная сводка 467-го полка за этот день вполне соответствует той обстановке затишья, которую мы застали: «…полк занял район обороны по левому берегу реки Днепр… Погода солнечная, ветер в сторону противника. Дороги полевые доступны для танков».

События в полку и в дивизии развернулись через двое суток после нашего отъезда. Корпус Петровского 13 июля, действуя на главном направлении удара нашей 21-й армии, форсировал Днепр, освободил города Рогачев и Жлобин и продолжал наступать в направлении Бобруйска. Обеспечивая это наступление с севера, в ночь с 13 на 14 июля между Ново-Быховом и Годиловичами форсировала Днепр и 102-я стрелковая дивизия, в том числе и полк, которым командовал Кипиани.

Захват Рогачева и Жлобина был одним из первых за войну наших успешных контрударов на Западном фронте. Впоследствии, в двадцатых числах июля, немцы, подбросив силы, остановили наступление нашей 21-й армии и окружили корпус Петровского. Петровский, ставший к тому времени генерал-лейтенантом, был убит в бою 17 августа 1941 года, а его корпус частью погиб, частью вырвался из окружения обратно за Днепр.

Я прочитал сейчас личное дело Петровского и целый ряд его приказов за июль, дающих представление об обстановке и о стиле его руководства корпусом. За этими приказами стоит человек строгий и справедливый, трезво оценивающий обстановку и в моменты успеха, и в моменты тяжелого положения. Из его приказов видно, какое значение он придавал взаимодействию пехоты и артиллерии, вопросам четкой организации управления и связи, работе тыла, эвакуации раненых. Они свидетельствуют о трезвости, спокойствии, критическом отношении к недостаткам.

В одном из приказов говорится: «Полностью использовать все возможности… для борьбы с танками, для чего 45-мм пушки и полковые 75-мм орудия выдвигать вперед в качестве отдельных противотанковых орудий с задачей активной борьбы с танками. В отдельных случаях выдвигать 122 и 152-мм пушки». Петровский уже в июле 1941 года делал то, чему многие научились гораздо позже.

В приказе, отданном уже в тяжелой для корпуса обстановке, сказано: «В результате прошедших боев части корпуса понесли потери и, кроме того, значительная часть бойцов застряла в тылах. Приказываю: в течение ночи на 20.7.41 г. из всех обозов изъять излишний рядовой и младший начсостав. Обратить его на укомплектование стрелковых рот. Ездовых оставить из расчета одного человека на две подводы. Пулеметы и винтовки передать на вооружение стрелковых рот, оставив в обозе винтовки из расчета одна на пять подвод».

А в общем, несмотря на обусловленный неравенством сил трагический исход этих боев, начавшихся взятием Жлобина и Рогачева, написанная еще в феврале 1925 года характеристика на Петровского — тогда еще командира полка — была зоркой и соответствовала действительности: «Обладает сильной волей, большой энергией, решительностью. В оперативной обстановке умело разбирается. Военное дело знает и любит его. Вполне соответствует должности».

В сохранившемся «Журнале боевых действий 102-й дивизии» есть данные о судьбе 467-го полка и его командира Кипиани.

В донесении за 21 июля сказано, что полк перешел в наступление на фронте Покровский — Валяховка и взял пленных 17-го пехотного полка.

В донесении за 22 июля в штаб корпуса сообщается, что связь с 467-м полком отсутствует, что полк продолжает вести борьбу в окружении, и содержится просьба о помощи танками.

В утреннем донесении 23 июля командир дивизии приказывает вступить в командование полком командиру 2-го батальона капитану Матвейцу и посылает в штаб корпуса донесение, что 467-й полк, ведя бой в окружении и уничтожив до полутора батальонов противника, частично вышел из окружения, сосредоточился и приводит себя в порядок.

В личном деле Кипиани последняя запись предвоенная: «Вывел полк на первое место в дивизии». Никаких других записей нет. Остается предполагать, что он погиб или пропал без вести в этих июльских боях за Днепром.

Так все это сложилось потом. Но тогда ни в дивизии, ни в полку никто еще ничего не знал о предстоящем наступлении, и мы на следующий день двинулись туда, куда рекомендовал нам ехать редактор — в район Могилева.

25 «В городе ходили тревожные слухи, население покидало его»

Двенадцатого июля, когда мы уезжали из Пропойска в Могилев, эти слухи, пожалуй, нельзя было назвать преждевременными. Через два дня 4-я танковая дивизия немцев двинулась на Пропойск и 15 июля взяла его.

Кстати, современный читатель, сколько бы он ни искал, не найдет на послевоенных картах Пропойска. Однако в 1941 году город Пропойск Могилевской области существовал на картах и много раз фигурировал в донесениях и сводках. Но летом 1944 года, во время разгрома в Белоруссии немецкой группы армий «Центр», освобожденный Пропойск был переименован в Славгород. Кто знает, может быть, в этом сыграла роль установившаяся к тому времени традиция называть отличившиеся части именами освобожденных ими городов и возникшая вдруг проблема: как именовать дивизию, освободившую Пропойск?..