Полное собрание рассказов - Ивлин Во

— Нельзя ли побыстрей? — сказал О’Мэлли.

Тэмплин поднял на него укоризненный взгляд:

— Прошу тебя, О’Мэлли. Я же читаю молитву.

— Ты всех задерживаешь.

Тэмплин не двигался с места, зарывшись лицом в простыню. О’Мэлли дернул за цепочку и выключил свет; края белого эмалевого абажура окаймлял лишь бледный отблеск. По традиции после этого полагалось сказать: «Доброй ночи», — но Тэмплин упрямо продолжал молиться. И тогда, снедаемый дурными предчувствиями, старший по дортуару поплелся к своей кровати.

— Разве ты не собираешься пожелать нам доброй ночи? — спросил Чарлз.

— Доброй ночи.

Сразу же вразнобой откликнулись с дюжину голосов:

— Спокойной ночи, О’Мэлли… Надеюсь, твои официальные часы ночью не остановятся… Приятных тебе сновидений, О’Мэлли!..

— Ну что вы в самом деле, — пробормотал Уитли. — Человек же молится.

— Прекратить болтовню!

— Пожалуйста, — протянул Тэмплин, все еще стоя на коленях. Простоял еще с полминуты, затем поднялся и улегся в постель.

— Ты понимаешь, что натворил, Тэмплин? Опять опоздал!

— О нет, не думаю, даже если ориентироваться по твоим часам. Я был готов, когда ты сказал, что пора читать молитву.

— Если собрался так долго читать, надо было начать раньше.

— Но как я мог начать, когда кругом такой дикий шум? Такой базар из-за этих самых часов?

— Ладно. Утром об этом поговорим.

— Спокойной тебе ночи, О’Мэлли.

В этот момент распахнулась дверь и вошел ночной дежурный надзиратель.

— Какого черта? Что тут за болтовня?

У О’Мэлли не было ни малейшего намерения доносить на Тэмплина. Вообще вопрос носил весьма деликатный характер и бесконечно обсуждался в Спирпойнте: уместно ли в подобных обстоятельствах ставить в известность начальство. Сам О’Мэлли решил воззвать к совести Тэмплина утром: сказать, что готов расценить все это как шутку, что сам он такой же, как все, что официальное положение, которое он занял, просто претит ему. И последнее, чего бы ему хотелось, так это начинать семестр с жалоб на бывшего своего одноклассника. Он скажет все это и попросит Тэмплина «его поддержать». Но сейчас, в темноте, все вдруг резко изменилось, он потерял голову и сказал:

— Я сделал Тэмплину замечание за опоздание, Андерсон.

— Хорошо. Напомни мне утром. И ради Бога, стоит ли поднимать из-за этого такой гвалт.

— Послушайте, Андерсон, — взмолился Тэмплин. — Лично я не считаю, что опоздал. Просто возносил молитвы дольше других, вот и все. И был готов начать, как только поступила команда.

— Но тебя еще не было в постели, когда я выключил свет, — сказал О’Мэлли.

— Обычно у нас ждут, пока все не закончат, разве не так?

— Да, Андерсон. И я ждал целых пять минут.

— Ясно. Как бы там ни было, но опоздания отсчитываются от времени, когда вы начинаете читать молитвы. И вам прекрасно это известно. Предлагаю забыть все это как страшный сон.

— Спасибо, Андерсон, — сказал Тэмплин.

О’Мэлли зажег свечу, стоявшую в раскрытой жестяной коробке из-под печенья возле его постели, затем медленно разделся, умылся и, не помолившись, улегся в постель. Лежал и читал. Блестящая жестяная крышка закрывала свет от остальной части дортуара; свеча отбрасывала лишь слабое желтоватое мерцание на книгу и уголок подушки — только это и еще бледный круг на абажуре газовой лампы были источниками света. Постепенно в темноте стрельчатые окна дортуара стали едва различимы. Чарлз лежал на спине, погруженный в размышления: О’Мэлли потерпел фиаско в первый же вечер, в первый и последний раз, и, наверное, не мог поступить хуже, только осложнил обстановку. Похоже, путь, по которому направил его мистер Грейвз в попытке придать уверенности и решительности, будет тернист и долог.

Наваливался сон, и мысли Чарлза запрыгали, заметались, словно шарик рулетки, когда колесо замедляет ход, точно искали, в какой ячейке закрепиться, и вот наконец остановились, причем выбрали не такое уж давнее время — день в конце второго семестра. В этот сырой ветреный день проходил юниорский стипль-чез; и вот дрожащего и полуодетого Чарлза, которого слегка подташнивало от волнения при одной только мысли о предстоящем испытании, вдруг вызвал к себе Фрэнк. Набросив верхнюю одежду, Чарлз опрометью сбежал по башенным ступенькам и с новым все нарастающим чувством тревоги постучал в дверь.

— Я только что получил телеграмму от твоего отца, Чарлз, ты должен ее прочесть. А я пока выйду.

Он не пролил ни одной слезинки ни тогда, ни позже; не помнил, о чем говорил две минуты спустя, когда вернулся Фрэнк — печаль вселилась в сердце приглушенной отупляющей болью, — зато то, что происходило потом, помнил в мельчайших подробностях. Вместо того чтобы участвовать в скачках, он спустился вниз вместе с Фрэнком, одетый в пальто, и понаблюдал за финалом заезда. Новость мгновенно разнеслась по школе, но никто не задавал вопросов. Попив чаю с сестрой-хозяйкой, он провел вечер в ее комнате и переночевал в частном доме Фрэнка. Наутро приехала тетя Филиппа и забрала его домой. Он помнил все, что происходило извне, — виды, звуки и запахи этого места; то, как по приезде все говорили только о его потере, о том, что теперь порвались последние нити, связывавшие его с детством. И порой Чарлзу казалось, что находится он не в горах Боснии, но по-прежнему здесь, в Спирпойнте, на узкой башенной лесенке, в продуваемых ветром аркадах, плохо освещенных коридорах. И что мама его упала, а потом умерла не от осколка немецкого снаряда, но от пронзительного голоса, зовущего его из раздевалки: «Райдер здесь? Райдер? Фрэнк тебя вызывает!»

II

«Вторник, 25 сентября, 1919. Пикок начал неплохо: не явился на первый урок, — и в половине шестого мы после перемены отправились обратно в класс. Я снова читал „Силу духа“ Уолпола — сильная вещь, но в таких местах, как это, в общем-то никчемушная. После завтрака О’Мэлли подкатывался к Тэмплину, извинялся. Все настроены против него. Лично я считаю, он поступал правильно вплоть до того момента, пока не наябедничал Андерсону об опоздании Тэмплина. Такому поступку нет оправдания — чистой воды глупость и дикость. Пикок соблаговолил явиться на вторую пару — греческий. И мы вволю над ним поиздевались. Он пытался заставить нас повторять произношение буквосочетания о'ú как долгое „у-у“, на что класс ответил дружным завыванием, а Тэмплин тут же сочинил присказку: «„У-y“, да „у-у“, ни сердцу, ни уму-у!» — по-моему, жутко остроумно. Пикок возмутился и сказал, что донесет на него Грейвзу, но потом смягчился. Сегодня библиотека открыта с пяти до шести. И я пошел туда, рассчитывая полистать „Основы дизайна“ Уолтера Крейна, но тут появился Мерсер с весьма противным типом по фамилии Кертис-Данн. И я позавидовал им обоим — за то, что Фрэнк теперь у них старший воспитатель. Мерсер болтал, будто собирает библиотеку и хочет организовать нечто вроде художественного сообщества, но только для тех, кто моложе пятидесяти, а Кертис-Данн хотел создать политический кружок. Что ж, весьма смелое намерение, особенно с учетом того, что это всего лишь его второй семестр, хоть ему уже и стукнуло шестнадцать, и что он из Дартмута. Мерсер дал мне почитать свою поэму — жутко неряшливо написано, какие-то сентиментальные слюни и сопли. А до этого мы занимались физподготовкой. Ну и все, конечно, выпендривались кто во что горазд после каникул. Андерсон сказал, что я вполне мог бы занять место центрального полузащитника в команде до шестнадцати лет — самая выигрышная позиция на поле. Так что надо немедленно приступать к тренировкам.

Пятница, 26-е. День военной подготовки прошел как-то вяло. Занимались реорганизацией. Наконец-то я оказался в группе „А“. Какой-то типчик из Спрэт Бучере был назначен командиром взвода, ну и мы немного потрепали ему нервы. А Уитли — командир группы! Пикок выгнал Банкера с занятий по греческому Новому Завету за то, что тот сказал: „Мы избавимся от этого попа, возмутителя спокойствия!“ — это когда его вызвали переводить. И такая вышла заварушка! Он начал спорить. Пикок и говорит: „Я что, должен выдворить тебя силой?“ Банкер уже направился к двери, но не сдержался и пробормотал: „Вот оно, христианство с кулаками“. — „Что ты сказал?“ — так и взвился Пикок. — „Ничего, сэр“. — „Убирайся, или я задам тебе взбучку!“ Ну а после этого стало скучно. Дядя Джордж поставил Банкеру трояк.

Суббота, 27-е. В школе смертная скучища. К счастью, Пикок забыл дать домашнее задание. Последним уроком — ест. науки. Тэмплину и Мерсеру раздали гирьки — настолько ценные, что хранились они в стеклянном сосуде и доставать их можно было только щипчиками. Гирьки докрасна накаляли на бунзеновской горелке, а потом бросали в холодную воду. Занятные опыты. Теперь что касается футбола — команде „до шестнадцати“ предстоит матч со смешанной группой. Они поставили Уикхем-Блейка центральным полузащитником, а меня голкипером — самая безнадежная позиция. Снова заходил в библиотеку. И снова там прицепился Кертис-Данн. Прогнусавил: „Мой отец хоть и заседает в парламенте, но консерватор крайне непросвещенный. Я, разумеется, социалист. Вот почему послал этот флот куда подальше“. „Может, это они тебя послали?“ — спросил я. „Боль расставания обе стороны вынесли с равным стоицизмом“. О Фрэнке он отзывался как о „парне с самыми добрыми намерениями“. Слава богу, завтра воскресенье. И, возможно, получится снова сесть за иллюстрации к „Колоколам Небес“».