ФОРПОСТ – 4 - АНДРЕЙ ВАЛЕРЬЕВ

Маляренко широко улыбнулся, выбрался из 'клумбы' и протянул сыну друга свою руку.

– Здравствуй…

Всё изменилось в долю секунды. Лужин-младший ухнул и отпрыгнул на два шага назад, а 'дядька', сидевший на лошадке и лузгавший семечки, вдруг оказался на земле и с автоматом в руках.

– СТОЯТЬ! Ни с места!

Курсанты тоже даром времени не теряли: Лужин уже стоял с шашкой в руке, второй парень встал за его левым плечом и приготовил дубинку, а третий – оказался справа и сбоку от Ивана.

Маляренко отмечал всё это автоматически, мало задумываясь над тем, что вокруг происходит. В голове крутилось только одно: 'что-то я сделал не так'. Когда Ваня увидел, что 'дядька', присев на одно колено, внимательно изучает сквозь прицел степь за спинами ребят, ему совсем поплохело.

– Да стою я, стою.

Лужин перекинул из-за спины маленький круглый щит, прикрылся им и вытянул клинок вперёд.

– Руку подними. Правую.

Глаза парня недобро зыркали над краем щита.

Почти всё стало ясно. Ваня посмотрел на свою изуродованную ладонь, хмыкнул и сделал как велели.

– Имя! Фамилия!

– Иван, грхм… Маляренко.

Справа что-то мелькнуло, в голове взорвалась бомба и Иван потерял сознание.

Собирая посылку, Ваня общался с массой людей. С умными, очень умными и чересчур умными. К последним относилась группа социологов. Толку от их 'консультаций' было ноль, но то, что именно от них Маляренко успел нахвататься много интересных вещей – факт. С остальными группами консультантов Ваня общался по системе 'зачёт – не зачёт', то есть 'нужно – не нужно', особо не вникая в производственные тонкости, а вот заумные речи социологов как-то запали в душу.

Сейчас, по прошествии второй недели, что Маляренко проводил в заключении, до Ивана очень чётко дошёл смысл определений 'объект – субъект'. Раньше, до того, как он оказался в этой уютной, мокрой, вонючей яме, вырытой в центре каменного сарая, Иван был объектом. Независимой единицей, которая принимала решения, и вокруг которой крутилось всё.

Нынче всё было наоборот. Даже хуже. Два-три раза в сутки сквозь решётку, закрывавшую выход из колодца, бил луч света и гордый мальчишечий голосок рассказывал очередную историю о том, как он лично поймал 'государственного преступника'. Причём эту фразу курсанты произносили с таким торжественным придыханием, что Иван, сидевший внизу, поневоле начинал гордиться своим статусом. Хреновым, но трындец, каким мощным.

– … а я ему – руки вверх! А он, как…

'Интересно, они деньги за экскурсии берут?'

– Э, пацан! Степанова сюда позови.

Наверху пискнули и затихли.

– Поговори ещё у меня! Без еды останешься!

'Козлы!'

Каждый день Иван получал по две небольшие солёные-пресолёные рыбёшки и баклагу выдохшегося пива, разведённого пополам с обычной водой. Вкус у этого пойла был мерзким, но после рыбы даже такое 'пиво' шло на ура.

– Молчу, молчу. Не ругайся курсант. Уж больно ты грозный.

Наверху довольно засопели, а потом девичий голосок, с плохо скрытым обожанием произнёс.

– Ты… его… сам?

– Сам!

И тут безымянный мальчишка произнёс слова, которые в один миг ответили на все вопросы Ивана и сложили разрозненную картинку в единое целое.

– В прошлый раз за самозванца сразу лейтенанта дали и дом построили. Вот и я…

Остаток речи пацана потонул в восторженном писке девушки.

'Ай, бля-аааа!'

В башке Ивана щёлкнуло. Сразу стали понятны и сбивчивая речь Ольги, и реакция патруля на его руку и имя.

'Меня здесь сколько не было? Девять лет? Вот ведь… лже-Дмитрии были, почему бы не быть лже-Ивану?'

– … сразу женюсь!

Наверху сначала смачно целовались, а затем девичий голосок деловито предложил.

– А я госпоже о тебе расскажу. Вечером они приезжают и меня точно позовут за детьми присматривать. Вот я про тебя и расскажу. Что это ты…

Дверь в сарай скрипнула и закрылась.

'Уж. Замуж. Невтерпёж.'

Маляренко с надеждой посмотрел вверх, вздохнул и попытался заснуть.

Девчонка не подвела. Уже через пару часов на ногу Вани опустилась деревянная лесенка и тот самый хмурый 'дядька' с опухшим лицом, молча показал на выход. С вещами. Рядом с инструктором были уже не курсанты, а два здоровенных лба лет тридцати в кожаных доспехах и с дубинками в руках. 'Лбы' очень профессионально завернули Ване руки за спину, воткнули в рот кляп, накинули на голову мешок и, для порядка пнув по заднице, потащили пленника наружу.

Свежий ветер, даже сквозь мешковину, потрясал своим вкусом. После вонючей ямы, он казался таким сладким…

'Э. Уроды. Вы куда меня тащите?'

Под ногами был песок, а звук прибоя становился всё громче.

'Не хочу!'

Маляренко задёргался. Подыхать вот так, в двух шагах от дома, от детей и семьи, он не хотел.

Н-на! Н-на!

Рёбра ощутимо хрустнули, а перед глазами закружились разноцветные мошки. Над ухом злобно хохотнули.

– Не дёргайся, вонючка. Искупаем, потом на приём пойдёшь. ТТВВААААРРРЬ!

'Видать их прошлый здорово доста… ааа!'

Снять мешок конвоиры посчитали излишним и сунули Ваню в воду прямо так. Как есть. Со связанными руками, кляпом и в одежде.

Кляп уже не мешал. Совсем. Иван приноровился сглатывать обильную слюну, даже с этой тряпкой во рту. В нос ударила свежая порция запаха. Слюны стало в два раза больше, а слева тихо вздохнули.

– Баранинка… с чесночком.

Справа отозвались урчанием в животе. Ванин тощий живот немедленно откликнулся и товарища поддержал.

'Да, братан, было бы неплохо!'

Через час хохот, крики и веселье за дверью стихли и началось деловое бормотание. Судя по обрывкам фраз, местные давали отчёты вернувшемуся из поездки боссу.

Боссом, как Маляренко и ожидал, был Степанов.

'Бормотание' продолжалось долго. Иван успел высохнуть, согреться и даже закемарить на каменном полу, когда дверь открылась и по телу прошла волна тёплого воздуха.

– Давайте его сюда.

Голос Олега был усталым, мрачным и не предвещал ничего хорошего. Ивана подхватили за руки, затащили в комнату и бросили на пол.

– Вот, господин губернатор, поймали. Иваном, сволочь, назвался.

'Губернатор?!'

– Слышал, Лужин-младший рассказывал. Ну. Показывайте его.

Когда конвоир сдёрнул с головы мешок – Иван зажмурился. Уж очень ярко была освещена комната. Посидев с минуту, Ваня приоткрыл один глаз и осмотрелся.

'Какая, нафиг, комната?'

В каменном зале Маляренко без труда опознал свой собственный старый лодочный сарай, в котором когда-то стояла 'Беда'. Перед ним, на высоком кресле, почти троне, сидел Олег Николаевич Степанов и отвесив челюсть, пялился на валявшегося на полу человека.