Деревенские святцы - Иван Полуянов

9 декабря — Преподобного Алипия столпника (640). Освящение церкви великомученика Георгия в Киеве (1051–1054). Святителя Иннокентия, епископа Иркутского (1731).

10 декабря — Иконы Божией Матери, именуемой «Знамение». Знамение Пресвятой Богородицы, бывшее в Новгороде Великом в 1170 г. Обретение мощей благоверного князя Новгородского Всеволода, во святом Крещении Гавриила, Псковского чудотворца (1192). Преподобномучеников 17-ти монахов в Индии (IV). Преподобного Романа (V).

11 декабря — Преподобномученика и исповедника Стефана Нового (767). Священномученика митрополита Серафима (1937).

12 декабря — Мученика Парамона и с ним 370-ти мучеников (250). Преподобного Акакия Синайского (VI).

13 декабря — Апостола Андрея Первозванного (62).

14 декабря — Пророка Наума (VII в. до Рождества Христова). Праведного Филарета Милостивого (792).

15 декабря — Пророка Аввакума (VII в. до Рождества Христова).

16 декабря — Пророка Софонии (635–605 до Рождества Христова). Преподобного Иоанна молчальника, бывшего епископа Колонийского (558).

17 декабря — Великомученицы Варвары и мученицы Иулиании (ок. 306). Преподобного Иоанна Дамаскина (ок. 780).

18 декабря — Преподобного Саввы Освященного (532). Святителя Гурия, архиепископа Казанского (1563).

19 декабря — Святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, чудотворца (ок. 345).

20 декабря — Святителя Амвросия, епископа Медиоланского (397). Преподобного Нила Столобенского (1554). Селигерской (Владимирской) иконы Божией Матери.

21 декабря — Апостолов от 70-ти Сосфена, Аполлоса, Кифы, Тихика, Епафродита, Кесаря и Онисифора (I).

22 декабря — Зачатие праведной Анны, егда зачат Пресвятую Богородицу. Святой пророчицы Анны, матери пророка Самуила (1100 г. до Рождества Христова). Иконы Божией Матери «Нечаянная Радость».

23 декабря — Мучеников Мины, Ермогена, Евграфа (ок. 313). Блаженного Иоанна (1503) и родителей его блаженного Стефана (1446) и блаженной Ангелины, правителей Сербских.

24 декабря — Преподобного Даниила Столпника (489–490). Преподобного Никона Сухого, Печерского, в Ближних пещерах (XII). Преподобного Луки Столпника (ок. 970–980).

25 декабря — Святителя Спиридона, епископа Тримифунтского, чудотворца (ок. 348).

26 декабря — Мучеников Евстратия, Авксентия, Евгения, Мардария и Ореста (284–305).

27 декабря — Мучеников Фирса, Левкия и Калинника (249–251).

28 декабря — Собор Крымских святых. Преподобного Трифона Печенгского, Кольского (1583).

29 декабря — Пророка Аггея (500 г. до Рождества Христова).

30 декабря — Пророка Даниила и трех отроков: Анании, Азарии и Мисаила (600 г. до Рождества Христова). Преподобного Даниила исповедника, в схиме Стефана (X).

31 декабря — Святителя Модеста, архиепископа Иерусалимского (633–634). Священномученика Фаддея, Тверского (1937). Прославление праведного Симеона Верхотурского (1694).

* * *

Синий снег, изжелта-розовые лужицы света, процеженного сквозь темь хвои. Блеклого пятнышка в небе едва хватает зажечь одиночные искры инея.

Под чехлами валежник, муравьища. Цепенеют ели, глухоманные колокольни. Стучит где-то дятел, словно сторож с колотушкой на обходе покинутых хозяевами хором.

Ночь обгоняет день. Морозы жучат…

Между тем «маткой» прозывали зиму в деревнях: «Сердита матка, да прикрыла деток до красного дня пуховым одеяльцем».

Портняжила осень без ниток, без иголок, с туч сматывая белые холсты, пух и меха. Все прибрано теперь, прикрыто. Покоиться полям, лугам под одеялами, молчать таежным колокольням, пока солнце не призовет их сотворить благовест, и снег даст голос ручьям, и пошлют елки вместо звона-трезвона тучи семян-летучек в залог грядущим лесам на века вперед!

Матушка-зима сколь заботлива, столь строга. Кто есть под ее началом, представь отчет, чем занят и каково ему живется-можется.

Лось у сосны заправлялся смолистыми лапками хвои, зацепил рогами о дерево — слетала с головы корона…

Глухарь, вырываясь утром из ночлежной лунки в сумете, мазнул крыльями по снегу…

Белка, завтракая, лущила семечки из еловых шишек, пускала шелуху по ветру…

Следы, на снегу следы — в почин охоты по белой тропе, капканьего промысла! Охота занимала важное место в занятиях северян, даже если пропустим забой тюленей на лежбищах, моржей во льдах, дававший не меньший прибыток, чем промысел дичи и пушнины.

Таежные пространства в искони охотничьих районах были поделены с той же основательностью, как рыбные тони. Участок промысла, закрепившийся за семьей, по-местному «путик», являлся, в сущности, наследственным владением. Год за годом ставились самоловы: слопцы-пасти, плашки, силья-пружки, жердочки. Строились шалаши, избушки.

Порох, дробь стоили денег. И ружья-то: «ствол со Щукина, ложа с Лыкина, замок с Казани, курок с Рязани, а шомпол-забойник дядя из полена сделал!» Поневоле надежды возлагались на поставушки.

Промысловые угодья ограждали «знаки» — затеей с зарубками на деревьях, развилках троп, опять же наследственные в той или иной семье.

Охотник чувствовал над собой постоянный контроль. Не в его интересах было дотла вылавливать птицу, не оставлять на расплод пушного зверя. Подчас сельские общества на сходках выносили решения строже государственных, обязательные к исполнению: о сроках заготовок боровой дичи, выходе на белкованье, о снастях и их количестве. Нельзя подрывать запасы таежного добра. Добра скудеющего — с вырубкой и пожарами лесов, разработкой угодий под пашню, покосы.

Возможно, с XVI века стал исчезать соболь, чье распространение, судя по документам, охватывало Ярославщину до Углича. Судьбу соболя готовилась разделить куница. Некогда поселения бобров — «гоны и ловищи» — грамотами из Москвы жаловались знати, монастырям. Уже к XVII веку бобровые меха реже встречались на ярмарках, в распродажах, хотя островками бобры жили за Тотьмой и два столетия спустя. По борам-ягельникам пасся стадами дикий северный олень. Любопытно, что в Великоустюгском лесничестве олени преобладали численно над лосем. В моей родной стороне оленьи рога употреблялись как вешалки для одежды, а по реке Городишне, например в деревне Дунай, ими венчали коньки-охлупени изб.

Дни за днями охотник был один на один с тайгой. Припозднился на путике, до избушки-балагана далеко — коротай ночь под елкой. Мороз твой и снег твой до последней пушинки.

Пощелкивали от стужи, скрипели деревья. Шныряя бесшумно, ухала сова, скрежеща клювом, словно от злости к огню, к неприхотливому уюту охотничьего привала.

— На свою голову эдак бы тебе голосить, — бормотал полесовщик, ворочаясь на груде елового лапника. — Полетай у меня, погаркай — спущу наземь вопленицу.

Палить по совам — напасись зарядов! Опускалось ружье. Звезды что-то мутнеют, верховой ветер усилился. Поворачивает погода к ненастью. Капканы запуржит, поскидает силья на рябчиков…

Вот кто понимал природу — коренные таежники! С их наблюдений деревенские святцы заселились пернатой и четвероногой живностью. Гуси на озимях, журавли под облаками, в берлоге медведь, волки у околицы — на кого и нетссылок в приметах!

«Белка рано побусела (сменила летний мех) — к скорым холодам».

«С головы белка линяет — на гнилую зиму».

Действовали самоловы без выходных. Перерыв, порой на несколько суток, за зверьми.

«Лиса у нор толчется — к вьюгам».

«Белка засела в гайне (гнезде) — грянет стужа либо ветреная непогодь».

Обходы ежедневны, поскольку протяженность ловчих троп исчислялась десятками верст: «Белку ловить — ножки отбить».

Применялись прикормки: куницу берешь — выложи мед; белку — сушеные грибы; зайца — с осени осин наруби. Тончайшим было знание повадок, словно бы охотник мыслил за зверя, за птицу, ощущая слиянность с миром хвои, сыпучих снегов, зорь утренних, сонных зимних рассветов.

Что нива, луг, что тайга и тундра — урожаи чередуются с недородами.

Сносным выдался 1905 год: архангельские охотники предъявили меха 226 тыс. белок, 10 300 горностаев, 1100 лисиц, 2700 песцов, 1100 куниц и т. д.

Вологодчина, главным образом Сольвычегодский, Яренский, Усть-Сысольский, Вельский уезды, предложила в 1913 году 154 165 беличьих шкурок, 64 450 — заячьих, 12 398 — горностаевых, кроме собольих, куньих, рысьих.

Соболей добывали охотники коми, промышлявшие пушнину по Печоре, ее притокам и за Уралом, где простиралась богатая зверем кедровая тайга. Впрягшись в нарты, добытчик проделывал сотни верст сквозь гари, буреломы, через болота, едва промерзшие с осени. Тут ни избушек, ни становищ — отдых, ночевки только у костра. Все волочи на себе, черенки ложек и то срезали, сбавляя вес поклажи. Охота ходовая, с ружьем изнурительна: не у всякого доставало на нее сил.

В промысле отличались ненцы Болыпеземельской тундры, в частности на лове куропаток, зимними скоплениями которых буквально кишели ивняки вдоль рек. Ставили силья взрослые и дети. Беднота, конечно, безоленная в первую очередь. Пастухам не до ловель! А брали птицы порядочно: случалось, на семью по несколько тысяч. Груды дичи, разве ее продашь? Белоснежные шкурки шли за рубеж, а мясо… Мясо раскупала такая же беднота — по 80 копеек пуд!