Шаг за черту - Ахмед Рушди

Я поддерживал операцию НАТО в Косово, полагая защиту человеческих прав перед лицом интервенции достаточно сильным и убедительным аргументом. Многие писатели, интеллектуалы, художники и bien-pensants[220] левого толка считали иначе. Одним из их аргументов был следующий: если Косово, то почему не Курдистан? Почему не Руанда или Восточный Тимор?[221] Как ни странно, подобного рода риторика на самом деле доказывает обратное тому, что, как представляется говорящему, он утверждает. Потому что, если бы и в тех случаях было бы правильно вмешаться, а Запад этого не сделал, это только подчеркнуло бы правомерность защиты косовцев; предыдущие промахи Запада лишь подтвердили бы, что, по крайней мере, на сей раз все сделано правильно.

Главное утверждение противников интервенции состояло и состоит в том, что на самом деле действия НАТО вызвали волну насилия, которую должны были предотвратить, что, если на то пошло, в кровавой резне виновата Мадлен Олбрайт[222]. Это представляется мне и предосудительным с точки зрения морали (потому что снимает вину с настоящих убийц), и откровенно неправильным. Отриньте эмоции и взгляните на устроенную Милошевичем резню с холодной рассудительностью. Сразу станет очевидным, что эти зверства тщательно планировались. Никто не разрабатывает детальный план уничтожения тысяч людей просто на случай, если потребуется спешно отражать атаку Запада. Кровавая резня планируется для того, чтобы устроить кровавую резню.

Верно, скорость и напор сербской атаки застали войска НАТО врасплох (снова воображение дало сбой). Что не позволяет винить войска НАТО. Убийцы виновны в тех убийствах, которые совершили, насильники виновны в изнасилованиях.

Но если мы имеем право вмешиваться и война действительно велась по идеалистическим соображениям, идеализм нынешней политики, кажется, приобретает все более мечтательный характер. Реальность же, как сообщают, возвращаясь из Косово, испытавшие ее на себе иностранные корреспонденты, не похожа ни на что виденное ими раньше, в Косово еще остаются немногие сербы, но защитить их, скорее всего, невозможно. Прежнее, многонациональное Сараево было уничтожено в ходе Боснийской войны[223]. Старое Косово тоже исчезло, очень может быть, что это и к лучшему. Идеал Косово, каким видит его мистер Блэр, недостижим. Он и его коллеги теперь вынуждены поддерживать создание свободного, этнически албанского сообщества, что представляется исторической неизбежностью. Послевоенный период не время для мечтаний.

Перев. Е. Королева.

Дарвин в Канзасе

Сентябрь 1999 года.

Несколько лет назад в Кочине, на юге Индии, я отмечал Всемирный день взаимопонимания в местном Ротари-клубе. Главным спикером был американский креационист Дуэйн Т. Гиш[224]. который приписывал болезни современной молодежи распространяющемуся через образовательные системы во всем мире зловредному учению несчастного старины Чарльза Дарвина. Современную молодежь учат, что она произошла от обезьян! В результате — и это совершенно понятно — молодежь чувствует отчужденность от общества и «подавленность». Все остальное: пассивность, преступность, сексуальная распущенность и наркомания — лишь неизбежное следствие.

Я с любопытством отметил, что через несколько минут обычно вежливая индийская аудитория просто перестала слушать его лекцию. Сдержанный гул голосов становился все громче, заполняя помещение, пока окончательно не заглушил докладчика. Но Дуэйна это не остановило. Словно динозавр, не заметивший, что его племя вымерло, он продолжал твердить свое, пытаясь всех перекричать.

Однако уже этим летом рептильное племя мистера Гиша получит радостную весть. Решение Канзасского совета по вопросам образования[225] исключить теорию эволюции из рекомендованных учебных и экзаменационных программ само по себе является убедительным свидетельством ошибочности великой теории Чарльза Дарвина. Если бы Дарвин побывал в Канзасе 1999 года, он обнаружил бы живое доказательство того, что естественный отбор не всегда имеет место, что самые глупые и неприспособленные иногда выживают и человеческая раса, таким образом, способна эволюционировать в обратном направлении, к этим угнетающим юношество обезьянам. Но случай с Дарвином не единственный. Очевидно, Большой Взрыв обошел стороной Канзас; во всяком случае, это одна из имеющихся теорий. Таким образом, на одной чаше весов мы имеем теорию относительности, космический телескоп «Хаббл» и все, пусть несовершенные, зато собранные по крупицам знания человечества, а на другой — Книгу Бытия. В Канзасе чаши уравновешиваются.

Хороших учителей, надо сказать, повергает в ужас решение совета. Как только начнется новый учебный год, разгорится битва, и, может быть, здравый смысл все-таки восторжествует над предрассудками. Однако уважаемые преподаватели публично признают, что «это происходит повсеместно и поборники креационизма побеждают». Например, в Алабаме наклейка на учебниках жизнерадостно сообщает, что, поскольку «никто не присутствовал при том, как жизнь зародилась на Земле», истины мы не узнаем никогда. Мы просто появились, и всё.

Однако веселье — в сторону. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Американские фундаменталисты, наверное, будут рады узнать, что кое-где в мире — например, в Карачи, в Пакистане — зашоренные сторонники буквального толкования текстов являются в университетские аудитории, вооруженные до зубов, и угрожают лекторам немедленной смертью, если те отклонятся от строгого взгляда на науку Корана (или чего-нибудь еще) — Возможно ли, что печально известная огнестрельная культура Америки теперь тоже обратит оружие против знаний?

Но и всем остальным не следует проявлять излишнее самодовольство. Война против религиозного обскурантизма, война, которую многие считали давно уже выигранной, разгорается снова, и даже с большей силой. Абракадабра снова в моде. Очарование глупости повсеместно набирает мощь. Молодые говорят о духовной жизни так, словно это какой-то модный аксессуар. Впереди маячит новое Средневековье, эпоха неразумия. Верховные жрецы и свирепые инквизиторы злорадно хихикают по темным углам. Снова кого-то предают анафеме, подвергают гонениям.

Тем временем — медленно, но прекрасно — продолжается поиск знаний. По иронии судьбы за всю свою историю наука еще не знала такой насыщенной, революционной золотой эпохи. Большая наука открывает Вселенную, малая разрешает загадки жизни. И да, новые знания приносят с собой новые моральные проблемы, однако старое невежество никак не поможет нам их разрешать. Одна из прекрасных черт познания состоит в том, что оно допускает собственную условность, собственное несовершенство. Эта научная добросовестность, эта готовность признавать, что теория, даже подкрепленная убедительными доказательствами, все равно остается всего лишь теорией, теперь эксплуатируется недобросовестными. Однако ограниченность нашего знания не означает, будто мы не знаем ничего. Не все теории одинаково весомы. Луна, даже над Канзасом, не сделана из зеленого сыра. Теории Книги Бытия — полная чушь.

Изобилие новых знаний современной эпохи — это ураган, который увлекает нас в страну Оз, необыкновенный красочный мир, откуда — жизнь не кино — назад дороги нет. Говоря бессмертными словами Дороти Гейл, «кажется, мы уже не в Канзасе». К этому можно лишь добавить: «Слава богу, детка, и аминь!»

Перев. Е. Королева.

Эдвард Саид[**]

Октябрь 1999 года.

«Все семьи выдумывают своих родителей и детей, дают каждому историю, характер, судьбу и даже язык. Всегда было что-то неправильное в том, как придумали меня…»— так начинается книга «Не к месту» Эдварда Саида, самые прекрасные воспоминания о детстве и юности из множества выпущенных за долгий год, работа, которая побуждает критика к поиску восторженных эпитетов. Ее можно справедливо сравнить с циклом романов Пруста — за собственные поиски утраченного времени, с Бальзаком — за отчетливость социальных и исторических впечатлений, а также с Конрадом. Автор принадлежит к школе Конрада, но он сверх того, подобно «Негру с „Нарцисса“», больной человек, который тем не менее твердо намеревается жить, пока не умрет. (Саид страдает от хронического лимфолейкоза, формы лейкемии.) Об этой книге можно сказать — помимо многого другого, — что она есть героический миг писания против смерти.

Как следует из начала, в книге «Не к месту» угадываются придуманность, расплывчатость и навеянность воображением, которые создают наше восприятие самих себя и нашего рода. Ей ведомо все, что можно знать о перемещении, укоренении и искоренении, об ощущении себя чужим в мире, и она полностью захватывает читателя, потому что подобные переживания «не к месту» лежат в самой сердцевине того, что должно выжить в наши сумбурные, хаотические времена, или рядом с ней. Как странно, однако, что такая тонкая, такая прозрачно искренняя книга, каждая страница которой выдает безграничную честность и прямоту автора, сделалась центром межконтинентальной политической бури! Потому что Саид был обвинен в обмане, фальсификации собственной биографии и в том, что вся его политическая деятельность основывается на «тридцати годах старательно фабрикуемого обмана»; короче говоря, на самом деле никакой он не палестинец.