Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле - Фредерик Кемп

Кеннеди был вне себя, когда журнал «Ньюсуик» [58] опубликовал подробности совершенно секретного плана Пентагона на случай чрезвычайной ситуации в Берлине.

Кеннеди был настолько рассержен утечкой информации, что приказал ФБР провести расследование и выявить источник информации.

Хрущев ответил на статью в «Ньюсуик» так, словно это был официальный государственный документ, содержащий основополагающие принципы внешней политики Кеннеди. В Москве проходили гастроли Королевского балета. В антракте спектакля с участием примы-балерины Марго Фонтейн Хрущев, понимая, что Лондон является самым слабым союзническим звеном в вопросе о Берлине, пригласил британского посла Фрэнка Робертса в свою ложу. По мнению Хрущева, британцы совершенно напрасно противились советским требованиям относительно Берлина. Советский лидер заявил Робертсу, что может разместить в Германии в сто раз больше войск, чем западные державы, и шести атомных бомб будет достаточно, чтобы уничтожить Британские острова, а девяти, чтобы стереть с лица земли Францию. Понимая, что поет с голоса Макмиллана, он сказал: «Почему двести миллионов должны умирать за два миллиона берлинцев?»

В Хайяннис-Порте Кеннеди отругал секретаря Раска, который был в обычной пиджачной паре даже на борту быстроходного моторного пятидесятидвухфутового катера Кеннеди под названием «Мэрлин», за то, что он не в состоянии придумать ответ на берлинский ультиматум Хрущева. В то время как президент выражал недовольство Раску, первая леди каталась на водных лыжах, а Роберт Макнамара и генерал Максвелл Тейлор присоединились к другу Кеннеди Чарльзу Сполдингу и его жене и наслаждались чаудером, густым супом из морепродуктов.

Когда Раск объяснил, что ответ задержали по той простой причине, что необходимо согласовать текст с союзниками, Кеннеди гневно воскликнул, что не на союзниках, а на американском президенте лежит бремя ответственности за Берлин. Президент, под влиянием записки Шлезингера, дал указание Раску в течение десяти дней разработать и представить переговорную позицию США по германским делам. Затем Кеннеди переключил свой гнев на советника по советским делам Чипа Болена, бывшего посла в Москве: «Чип, что происходит с вашим проклятым департаментом? Я не могу быстро получить ответ ни на один вопрос».

Мартин Хилленбранд, заведующий отделом Государственного департамента, позже утверждал, что на самом деле проект ответа на советскую памятную записку был подготовлен быстро. Но спустя десять дней выяснилось, что проект затерялся где-то в Белом доме. Специальный помощник президента Ральф Дунган обратился в Государственный департамент с просьбой прислать проект. Уходя в двухнедельный отпуск, представитель Белого дома запер документ в сейф, не оставив комбинации замка. Натовские союзники тоже медлили, мучительно раздумывая над ответом. Пока каждый пытался свалить вину за задержку ответа на другого, обеспокоенный Кеннеди требовал, чтобы Пентагон представил ему план, «который допускал бы неядерное сопротивление в масштабах, достаточных как для того, чтобы продемонстрировать нашу решимость, так и для того, чтобы дать коммунистам время вторично подумать и вступить в переговоры прежде, чем все выльется в ядерную войну». «Я хочу получить этот чертов план через десять дней», – заявил Кеннеди.

Спальня Линкольна, Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия

Вторник, 25 июля 1961 года

Днем президент Кеннеди ушел в спальню, чтобы прочесть речь, с которой в десять вечера должен был выступить перед национальной телевизионной аудиторией. Кеннеди впервые использовал для этой цели Овальный кабинет, и весь день рабочие готовили кабинет к вечернему эфиру.

Кеннеди понимал, как высоки ставки. Дома он должен был полностью изменить растущее впечатление о слабости внешней политики. После неудачи с Кубой и Веной он должен был убедить Хрущева, что готов защищать Берлин любой ценой. Посол Меньшиков рассказывал всем, кто был готов его слушать, в Вашингтоне, что Хрущев больше не верит, будто Кеннеди будет бороться за Берлин. В то же время Кеннеди хотел, чтобы Хрущев понимал, что американский президент готов к разумному компромиссу.

Кеннеди погрузился в ванну с горячей водой, чтобы ослабить сильную боль в пояснице. Затем ему принесли ужин, который он съел прямо с подноса. Во время ужина он позвонил своей секретарше Эвелин Линкольн: «Зайдите ко мне, я хочу кое-что добавить в речь, с которой буду выступать вечером».

«В заключение мне бы хотелось сказать о себе. Когда я участвовал в президентской гонке, я понимал, что в 60-х мы столкнемся с серьезными трудностями, но я не мог представить, как этого не может представить человек, который не несет ответственности, насколько тяжелыми и непрерывными будут эти трудности. В конце 40-х безопасность Соединенных Штатов строилась на том, что только у нас была атомная бомба и средства доставки. Даже в начале 50-х, когда Советский Союз приступил к термоядерным исследованиям, у нас было явное преимущество в средствах доставки, но в последние годы Советский Союз провел собственные ядерные испытания и начал создавать и серийно выпускать свое ядерное оружие и средства его доставки».

Кеннеди диктовал, а Линкольн быстро записывала слова, которые складывались в безупречные предложения и абзацы.

«Это означает, что если Соединенные Штаты и Советский Союз вступят в борьбу, в которой применят ракеты, то это может привести к уничтожению нашего народа и нашей страны. Такой мрачный прогноз основывается на том, что Советский Союз изо всех сил пытается укрепить свое могущество и они столкнутся с нами в таких местах, как Берлин, в отношении которых у нас есть давние обязательства. Три раза за мою жизнь наша страна и Европа были вовлечены в войны, и в каждом случае с обеих сторон были допущены серьезные ошибки, которые привели к невероятной разрухе. Однако теперь неправильное понимание каждой из сторон намерений другой стороны может обернуться за несколько часов таким колоссальным опустошением, какого мы не знали за все войны в нашей истории».

Линкольн, учитывая серьезность президентских слов, старалась не допустить ни единой ошибки. Она ощущала исторический момент и слышала боль в голосе человека, на которого было возложено бремя – слово, которое он несколько раз повторил в своей речи и использовал ежедневно.

«Мы с вами вступаем в опасное время. В течение трех с половиной лет я буду нести ответственность, возложенную на президента, в соответствии с нашей конституцией. Я уверен, что вы понимаете, я сделаю все, что смогу, для нашей страны и нашего дела.

Как и у вас, у меня есть дети, и я хочу, чтобы они росли в мирной стране и в мире, где существует свобода.

Я знаю, что иногда вы выражаете нетерпение и хотите, чтобы мы срочно приняли какие-нибудь меры, которые положат конец нашим страхам, но нет легких и быстрых решений. Мы противостоим системе, которая объединила миллиард человек и которая считает, что если Соединенные Штаты действуют нерешительно, то ее победа неизбежна. Поэтому мы должны понимать, что впереди долгий путь и если мы будем мужественны и решительны, то нас ждет то, что мы все желаем. Поэтому я прошу вашего совета и жду ваших предложений. Я жду ваших критических замечаний, когда вы думаете, что мы не правы, но прежде всего, мои сограждане, я хочу, чтобы вы понимали, что я люблю эту страну и приложу все силы, чтобы защитить ее. Мне необходима ваша доброжелательность и поддержка».

Эвелин Линкольн не могла вспомнить, чтобы президент добавлял в уже готовую речь такую длинную концовку, когда до выступления оставалось всего пара часов.

«Вы сможете напечатать и передать мне, когда я вернусь?» – спросил Кеннеди Эвелин.

В 21:30 президент вошел в Овальный кабинет, чтобы проверить кресло, в котором он будет сидеть за столом, и освещение. Он сказал Эвелин Линкольн, что хотел бы просмотреть текст, который надиктовал, прошел в кабинет, сел за стол, пробежал текст, внес исправления, что-то сократил. Когда пришло время появиться перед камерами, он вошел в кабинет Линкольн, попросил у нее расческу и зашел в ее туалетную комнату, чтобы убедиться, что прическа в порядке.

В кабинете было жарко и душно; президент вспотел и, несмотря на все приготовления, был напряжен. Для того чтобы улучшить качество звука, техники отключили кондиционеры, хотя в тот день столбик термометра достиг 94 градусов [59].

Кроме того, в кабинет, в котором было установлено семь камер, набилось порядка шестидесяти человек, которые хотели стать свидетелями исторического момента.

Кеннеди вышел из кабинета, вымыл лицо и вернулся за несколько секунд до выступления перед огромной аудиторией, национальной и мировой. Свет был слишком яркий, и ему было трудно читать текст с внесенными поправками. Он споткнулся в нескольких местах, а в каких-то говорил менее выразительно, чем обычно. Но мало кто обратил на это внимание. Его жесткая риторика скрыла ряд компромиссов, на которые он пошел в предыдущие дни, что значительно ослабило план Ачесона.