Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок - Дмитрий Володихин

Скорее всего, Медведев не сумел вырастить из своей школы что-либо сравнимое с училищем Тимофея. Причина здесь самая простая: немногие желали отдавать ему своих детей. Славяно-греческое образование в глазах москвичей выглядело роднее, «истиннее». Латынство отдавало еретичеством. На латынство смотрели с подозрением. А учителя-греки, пришедшие к Тимофею, — все же свои, православные, меньше причин бояться их. Да и патриарх стоит у них за спиной.

Училище Медведева даже подверглось осторожной критике со стороны патриарха Иерусалимского Досифея — великого сторонника греко-славянского просвещения. Нахваливая «еллинскую» школу Тимофея в письме Федору Алексеевичу, он также намекал на неуместность иного образовательного «формата»: «Благодарим Господа Бога, яко во дни святого вашего царствия благоволи бытии в царствующем вашем граде еллинской школе: еллинским языком писано Евангелие и Апостол, еллины бяше святи отцы, еллински написашеся деяние святых соборов и святых отцов списание и все святые церкви книги, и сие есть божественное дело, еже учити Христианом еллинский язык, воеже разумети книги православные веры, якоже писании суть, и познавати толкование их удобно. И наипаче, дабы отдалении были оч латинских, иже исполнены суть лукавства и прелести, ереси и безбожства».

Впрочем, письмо дошло до Москвы, когда царь уже скончался. Поколебало бы оно решимость государя развивать и славяно-латинское просвещение? Вряд ли. Раз уж свой патриарх не подорвал влияния Сильвестра Медведева на государя, то где ж подорвать его чужому?

* * *

Правительство решило создать из нескольких школ единый учебный центр более высокого уровня. Идея открыть собственный, русский университет («академию», по терминологии того времени) обсуждалась давно. Ее, по всей видимости, лелеял ректор Типографского училища, да не сумел найти преподавателей соответствующего уровня. Думается, была близка эта идея и Федору Алексеевичу, но он успел лишь заложить основу для будущего учебного заведения подобного уровня. Государь не дожил нескольких лет до того, как оно появилось.

Однако именно при его правлении была предпринята чрезвычайно важная мера, ускорившая появление первой русской Академии. Она не относится к административной сфере: тут всё или почти всё подготовил иеромонах Тимофей. Но требовалось теоретическое осмысление того, каким правительство хочет видеть высшее учебное заведение на московской почве.

Между сентябрем 1681 года и апрелем 1682 года появился документ, в котором суммировались требования государя и правящих кругов России к подобному учреждению. Это знаменитая «Привилегия на Академию».

Она разрабатывалась на протяжении последних месяцев жизни Федора Алексеевича. Ее содержание — плод напряженного обсуждения, происходившего между царем и средой «латинствующих» интеллектуалов Москвы. Их духовный лидер, Сильвестр Медведев, создал бумагу, идущую в русле чаяний Симеона Полоцкого. Он даже вставил туда цитаты из трудов своего учителя. Такое цитирование, разумеется, рассчитано было на царя. Федор Алексеевич с любовью воспринимал поучения, исходящие от Симеона Полоцкого. Почтение к его памяти, проявленное Медведевым «со товарищи», могло лишний раз побудить монарха к необходимым действиям. А само составление документа шло на фоне энергичной подготовки к открытию Заиконоспасского училища.

Прежде всего, будущую Академию планировалось разместить именно здесь, в Заиконоспасской обители, на земле Китай-города. Иначе говоря, училищу Сильвестра Медведева предназначалась судьба саженца, из которого вырастет могучее древо Академии. Типографская школа, таким образом, несмотря на все успехи ее ректора и учащихся, теряла в этом деле приоритет.

Обучение предполагалось вести за счет казны. Государь оплачивал строительство академических зданий, а также их оснащение, передавал «блюстителю» собственную библиотеку[231]. Такой порядок уже утвердился в прежних школах, в том числе и на Печатном дворе. Исключение составил, пожалуй, лишь книжный фонд: для Типографской школы его специально закупали.

Учениками могли стать люди разных сословий — та же бессословность царила и у Тимофея.

В отличие от Типографской школы преподавательский коллектив получал огромные средства на обеспечение и мог контролировать их самостоятельно. Под Академию не только отдавался участок земли, к ней приписывалось еще семь монастырей и пустыней, Вышегородская волость Верейского уезда, пасеки и пустоши в разных местах. Таким образом, учебное заведение не зависело бы от состояния казны. Ему гарантировали изрядный доход от собственных земель.

Круг основных предметов — шире, нежели у Тимофея: грамматика, пиитика, риторика, диалектика, «философия ра-зумительная, естественная и нравная», богословие. «Науки», связанные с магией, не подходили для русской Академии, хотя на Западе университетские ученые мужи их отнюдь не чуждались. Да и сам Симеон Полоцкий баловался астрологией… На такие предметы «Привилегия» накладывала прямой запрет.

Преподавание собирались строить на основе четырех языков: «славенского», «еллиногреческого», «польского» и «латинского». Когда-то подобные планы строил Симеон Полоцкий, уступая, как видно, настояниям Алексея Михайловича. Не зная греческого в достаточной степени, Симеон Полоцкий все же соглашался на славяно-латино-греческий формат обучения. Как видно, он рассчитывал отыскать греков-учителей и поделиться с ними частью учебной программы. Для него и для Сильвестра Медведева основой образования являлась, несомненно, латынь. И вот на это стоит обратить особое внимание. По всей вероятности, не славяно-латинский, а славяно-латино-греческий формат обучения явился, как и при Алексее Михайловиче, плодом настояния самого монарха. Федор Алексеевич видел самые очевидные плюсы Типографской школы; для него близость православия и преподавания на греческом была естественной и понятной; он знал, сколь негативно отреагирует Церковь на введение «голого» латынничества, и внутренне соглашался, надо полагать, с подобной реакцией. Таким образом, Федор Алексеевич выступил, скорее всего, в роли силы, стремящейся к сбалансированному формату образования, к соединению достоинств обоих языков в учебном процессе.

Академии давались широчайшие полномочия как учреждению по надзору за чистотой православия. Его «блюстителю» и учителям вменялось в обязанность бороться против колдовства, гадания, богохульства, кощунства, ересей, любых миссионерских поползновений иноверцев. Речь идет не только о роли «экспертов» по делам веры и «состязателей» в межконфессиональных диспутах. Имеются в виду активный надзор и отчасти — карательные функции. Вот точная формулировка из «Привилегии»: Академия учреждается, помимо всего прочего, еще и с целью «…от всяких еретиков и ересей православныя нашея восточныя веры охранения». Слава богу, этого не произошло. Подобный заряд «Привилегии», если бы она обрела силу государственного документа, придал бы просвещению на русской почве мрачный вид. Невиданное дело! Такого не бывало ни в Западной Европе, ни на Православном Востоке! А захват столь мощного инструмента «латинствующими» мог бы дать им серьезное средство для борьбы со священноначалием Русской церкви. Не этого ли добивались Медведев и его среда, включая в документ свирепые пункты о борьбе с иноверцами и еретиками? Тут ведь спрятана целая инквизиция, и не очень понятно, контролирует ее патриарх Московский или… сам должен ее побаиваться. Что же тогда говорить о людях не столь высокопоставленных — например, о «книжниках» из иного «идейного лагеря»?! Да какого «книжника» нельзя ущучить за «мудрование»…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});