Держава (том второй) - Валерий Кормилицын

«Вот где Глеб врагов в капусту рубит, вернее, в гаолян, — мысленно хмыкнул Аким.

— В резерве 4‑й корпус Зарубаева, — продолжал доклад полковник. — Сибирская казачья дивизия генерала Самсонова ведёт разведку на фронте корпуса Штакельберга, а отряд генерала Ренненкампфа прикрывает наш левый фланг. Таким образом, Маньчжурская армия занимает линию в 200 вёрст.

— Эта, так называемая «кордонная система» ведения боевых действий давно раскритикована военной наукой, — поднялся со своего места Зерендорф. — Извините, Владимир Александрович, но нам об этом ещё в Павловском училище втолковывали, — покраснел от своей смелости погуще, чем при известии о присвоении чина поручика. — Рубанов подтвердит, — сконфуженно сел на место.

— Подтверждаю, — разрядил обстановку Аким. — Будущий генерал Зерендорф дело говорит.

— Господа, да об этом всем известно, но генерал–адъютант Куропаткин определяет свои действия в зависимости от операций японцев, и готов отразить их в любом месте, — постучал пальцем по карте Яблочкин.

— Но может, адмирал Алексеев всё–таки уговорит Куропаткина дать бой, — взял слово Зозулевский. — Ведь мы получили уже три поражения, пора и побеждать.

— А чтоб побеждать, — прекратил демагогию полковник, — вам, господа офицеры, приказываю и настоятельно рекомендую целеустремлённей заниматься с прибывшим пополнением, и нацеливать на это старослужащих солдат и унтер–офицерские кадры, — с металлом в голосе произнёс он.

— Владимир Александрович, разрешите обратиться с просьбой.

— Обращайтесь, господин поручик, — порадовал сердце Рубанова, приятно звучащим новым чином, полковник.

— В соседнем 12‑м полку служит нижний чин из моей деревни Рубановки. Так совпало, что здесь двое солдат–земляков. Вместе они и воевать храбрее станут. Нельзя ли перевести рядового в наш полк?

— Фамилия?

— Дришенко Артём. Да буква «ш» там, с улыбкой упрекнул развеселившихся офицеров.

— С такой фамилией, это будет храбрый боец, — вытер выступившие от смеха слёзы Яблочкин, подумав, что иногда, дабы расслабиться и подбодрить личный состав, следует использовать даже малоумный повод. — Посодействую вашей просьбе, поручик, — благосклонно кивнул офицеру.

«Смех благоприятно действует на исполнение желаний и просьб, — засыпая ночью, подумал Аким.

А во сне кружил в вальсе Натали… Сначала шёл длинным коридором с белым мрамором стен. Затем поднялся по широкой белой лестнице вверх и встретил её. И тут же услышал музыку… И любовался женской фигурой в белоснежном платье… Она была в полумаске. Но глаза… С чем можно сравнить её глаза? Лишь с осенью… С нежностью жёлтой розы… Словом — с безысходной тоской безответной любви… И он кружил её в вальсе… В огромном беломраморном зале. И шлейф длинного платья кружился вместе с ней. И жёлтая роза разлуки в высокой чёрной причёске. И руки в белых перчатках касались золота погон на белом его мундире. Всё быстрее кружилась белизна стен и жёлтая роза разлуки… И эти глаза… И звуки вальса… И вдруг пошёл снег… И со снежинками, тихо падали жёлтые листья… И головокружение вальса… Среди белых снежинок и жёлтых листьев… Зима и осень! Холод и уходящая нежность тепла! И белые руки на золоте погон. И жёлтые глаза сквозь белую маску… И полёт снежинок… И медленно падающие жёлтые листья… И звуки вальса…

И ЛЮБОВЬ…

И РАЗЛУКА…

Он не знал, что Натали в эту ночь, находилась почти рядом.

Не в Петербурге, а в Ляояне.

Но одета была не в белоснежное бальное платье, а в серую форму сестры милосердия, с красным вышитым крестом на белом фартуке.

А ещё через день в его руки попало стихотворение неизвестного поэта Николая Гумилёва, где автор полностью выразил его чувства к Натали. Аким поразился в душе, что и другие способны не только чувствовать как он, но даже описать это настроение.

Сидя на самой верхушке заросшей чахлой травой сопки, с торчащими тут и там редкими деревцами, он достал потрёпанный журнал, и, раскрыв его на нужной странице, читал, временами отрывая взгляд от строк и устремляя его то на синий блеск обнажённого солнцем, чужого неба над головой, то на серый блеск гранита, обнажённого дождями в расщелинах сопки:

Когда, изнемогши от муки,Я больше её не люблю,Какие–то бледные рукиЛожатся на душу мою.

И чьи–то печальные очиЗовут меня тихо назад,Во мраке остынувшей ночиНездешней мольбою горят.

И снова, рыдая от муки,Проклявши своё бытиё,Целую я бледные рукиИ тихие очи её.

«Я бы написал: «…Целую я белые руки и жёлтые очи её», — подняв руку, дотронулся до неба. Во всяком случае, так показалось ему. — Этому несчастному Гумилёву повезло больше. Женщина позволила целовать руки и глаза… Я всё бы отдал за это…».

____________________________________________

У Натали читать стихи времени не имелось.

Лазарет пехотной бригады, стоявшей биваком под Ляояном, начальник санитарной части армии направил в Восточный отряд генерала Келлера, где ожидалось наступление армии Куроки.

Весь день она вместе с бригадным врачом, его помощником и двумя младшими врачами, укомплектовывала лазаретное имущество.

Не хватало бинтов и лекарств, которые следовало получить на интендантском складе.

Город окутал густейший слой пыли, поднятой ветром и копытами сотен животных, перевозивших по Ляояну телеги, арбы и двуколки.

С трудом отыскав за вокзалом нужный медицинский склад, состоящий из сотен накрытых брезентом мешков под кое–как сколоченным навесом, лазаретные повозки, загрузившись, направились к принадлежащему Красному Кресту домику, окружённому серым прогнившим забором и серыми от пыли деревьями.

Младшие врачи, санитары и повозочные занимались привезёнными медикаментами, раскладывая их на двуколках и готовясь к завтрашнему путешествию.

Выезжать собирались по прохладе раннего утра.

В старый город с узкими мощёными улицами и домами из синего пыльного кирпича, Натали идти не решилась

Вместе с другой сестрой милосердия, по–быстрому сбегали в одну из наспех сколоченных торговых лавчонок, расположившегося вокруг станции русского города и, заперев дверь отведённой им комнатушки, решили смыть с себя всепроникающую пыль Ляояна.

Согрев в вёдрах воду, наполнили китайский кувшин с когда–то золотым, а теперь поблекшим старичком–драконом с открытой беззубой пастью и заспорили, кому мыться первой.

Выпало Натали.

Стыдливо раздевшись и сложив одежду на табурете, она шагнула к щелястой, некрашеной крышке погреба в углу комнаты, случайно увидев себя в мутном, старом как дракон, зеркале на стене.

— Ох, и стройная ты, Наташка, — со смехом окатила её водой из кувшина подруга в белой рубахе, и протянула мыло.

— Только всем это безразлично, — покраснела Натали, намыливая голову и грудь.

— Кому это всем? — поливала её водой девушка. — Доктор глаз с тебя не сводит…

— Скажешь тоже. Только он мне не нужен, — смыла с себя мыло. — Теперь твоя очередь, отжала волосы и, приставив к уху ладонь, запрыгала на одной ноге. — Ничего не слышу, — со смехом сообщила скинувшей рубаху подруге. — А ты настоящая русская красавица, — польстила ей, наливая в кувшин воду.

Утром выяснилось: бригадный лазарет будет сопровождать батарея полевой артиллерии, направленная из корпуса Штакельберга на усиление дивизии Кашталинского, как говорилось в циркуляре Куропаткина.

Штакельберг спорить не осмелился, ибо генерал–адъютант заступился за него перед наместником, требовавшим отрешить опозорившегося генерала от должности.

Всегда поступающий наперекор главнокомандующему Куропаткин, и в данном вопросе остался верен себе, приведя Алексееву массу оправдывающих Штакельберга причин.

Таким образом, загодя прибывшая в Ляоян батарея под командой самого подполковника Пащенко, автора теории по стрельбе перекидным огнём, пошла маршем впереди колонны двуколок Красного Креста.

Два артиллерийских субалтерна, верхами на конях, завидя над предпоследней и последней двуколками зонтики, и в уме просчитав, что ни главврач, ни его помощники, ни санитары или повозочные, раскрывать средства защиты от солнца не станут, рысью понеслись на рекогносцировку.

Каково же было удивление, а затем восторг подпоручика Игнатьева, когда узрел на тряской двуколке знакомое по прошлой жизни прелестное создание.

— Мадемуазель Натали-и! — загремел он зычным командирским басом, взбодрившим сонных мулов, и не менее сонных повозочных.

Любопытное солнце, чтоб разглядеть, кто с утра орёт, поднялось повыше, ослепив подпоручика и вверенного ему иноходца, брезгливо отлячившего бархатистую нижнюю губу, от невзрачного вида мулов и ушастых ослов.

— Натали, — спрыгнув с облегчённо вздохнувшего рысака, и сорвав какую–то пыльную серо–зелёную, неизвестную ботаникам хрень, преподнёс её даме, предварительно облобызав кисть руки без перчатки.