Точка опоры - М. Ножкин

«Ну что ж, — говорит Иван, — идти всё одно надо. Может, где тот лук со стрелой отыщу, может, ещё что придумаю. Кто со мной в поход во товарищи?» Все стоят, мнутся. Кузьма-смелый говорит: «Боязно». Антип-сильный говорит: «Ослаб очень». У кого дети малые, у кого старики на руках. Кто урожай не убрал, кто ещё чего придумал. Делать нечего. Решил Иван один идти. А если, говорит, кто надумает — догоняйте. Благословили его отец с матерью, дали на дорогу родимой землицы с водицей, обняла на прощанье Машенька, платок шейный сняла, Ивану повязала. Старики добрым словом напутствовали. И пошёл Иван в неведомое…

Идёт, песни поёт, белу свету улыбается, чужую беду подмечает. Увидал берёзку сломанную — подвязал веточкой. Увидал в силках птицу куропатку — освободил. Увидал пшеничное поле огнём занимается — кинулся пожар тушить, огонь топтать, себя не жалеючи. Потушил. Дух перевёл.

А из оврага подымается старик Луговой, весь оброс травой, волосы пшеничные цветами убраны, по земле стелятся. К Ивану идёт: «Спасибо, добрый молодец, за добро твоё, за то, что луга спас, урожаю погибнуть не дал, меня выручил. А то бы мне перед небом за все ответ держать! Куда путь держишь?»

«Иду, — говорит Иван, — на Злодея-Суховея управу искать, Тучку дождевую освобождать. Да не знаю, в какой стороне он от глаз людских прячется?»

«Это мне ведомо, — отвечает Луговой. — Живёт Лиходей в чужедальних краях, за морем-окияном, на самой лысой горе, в самой большой пещере! Как раз посредине между восходом и закатом. По небу туда не долететь, по земле не дойти. Только через подземный ход. А под землёй пойдёшь — к брату моему сводному попадёшь. К царю подземному Василиску. Он тебе к Суховею путь и укажет. Да захвати ты ему от меня подарочек — горсть семян луговых. А себе возьми одно это семечко. Непростое, загаданное. Авось в пути пригодится».

Поблагодарил Иван Лугового, распрощался. Дальше идёт. Видит у дороги в луже мелкой лежит мужичок-старичок, вместо волос тиной оброс. Вокруг рыбины бултыхаются, и сам старичок совсем задыхается. Иван к нему. Ты, мол, что здесь делаешь? А старик в ответ: «Водяной я, поставлен за порядком в реках да озёрах следить, бесам воду не давать мутить, помогать малым рыбам детей растить. Заплыл нынче в одно озеро посмотреть, что к чему, а тут Суховей проклятый пролетел-промчался, озеро враз и высохло. Только вот эта лужа от него и осталась. Теперь не чаю, как до родного омута добраться. Без воды помираю».

Пожалел его Иван, отдал свою фляжку походную. Водяной её одним глотком и вымахнул. Дух перевёл. Поднял его Иван, отнес к берегу да бросил в омут. Вынырнул Водяной, повеселел. Спасибо, говорит, тебе, Иван, от всего подводного царства! А водой мы тебя на дорогу снабдим.

Откуда ни возьмись, лягушка с ковшом воды. Подставил Иван фляжку — она ему туда целое озеро вылила. Как только уместилось! А Водяной дальше распоряжается. Сделал знак бобрам, те самую стройную тростинку перегрызли и в момент из неё свирель смастерили, Ивану протянули. «Бери, — говорит Водяной. — Если в нас какая нужда будет, дай знать, мигом объявимся. А раз уж ты на Злодея-Суховея идёшь, то мимо брата моего сводного Василиска не пройдёшь. Передай ему от меня поклон да вот эту ракушку речную».

Поблагодарил Иван Водяного, распрощался, дальше идёт. Видит, заяц серый лежит, к земле стрелой прибит. Стрелу выдернул, зайца выпустил. Дальше пошёл, к лесу, а там дым столбом! Шум, гам!.. Из леса к нему навстречу звери разные бегут-несутся, от страха дрожмя дрожат. Остановил их Иван, спрашивает: «В чём дело?»

Беда, говорят, чужеземцы-наёмнички лес палят, зверей да птиц на кострах жарят да едят! Верховного нашего Лесового схватили, скрутили и живьём сжечь собираются!..

«Как же вам не стыдно, — говорит Иван. — Бросили мужичка-лесовичка, друга вашего верного, защитника лесного, одного на погибель! Негоже так, не по-русски! Мы здесь хозяева, а не они! А ну-ка, звери да птицы, пошли за лес родной биться! Лесового вашего спасать-выручать! Кто со мной?»

Все за Иваном в лес и кинулись!

А в лесу на опушке, возле лесовой избушки, наёмнички веселятся, едят да пьют, да песни свои гнусные орут во всё горло! А на дереве, над костром, сам Лесовой вниз головой привязан! Висит- качается, разбойников вразумить пытается:

«Дураки вы небитые-немытые, меня погубите, кто лес охранять будет? Где зверям да птицам укрыться да прокормиться?»

«А на что им лес? — отвечают. Мы их всё равно всех переловим да пережарим. А с тебя и начнём!»

Ну, тут Иван со зверьём из-за кустов выскочили да на них накинулись! Кто рогами, кто ногами, кто зубами, кто когтями! А медведь даже сосенкой размахивает!.. Расправились с дармоедами в два счёта. Кто лежит, кто бежит. Один от страха в кустах дрожит. Взял его Иван за шиворот, глядь — а это Семён-вредный, новобранец суховеевый. Повалился Ивану в ноги, в слёзы ударился, рубаху на груди рвёт. Не погуби, мол, душу грешную! Бес попутал!

Иван — добрая душа. Ладно, говорит, живи, рук об тебя марать не хочу. На святое дело иду.

Семён к нему: «Возьми и меня с собой. Я тебе пригожусь, родной земле послужу, вину свою искуплю». «Ладно, — говорит Иван, — пошли, может и вправду на что сгодишься».

А звери уж Лесового отвязали, подошёл он к Ивану с благодарностью. Да и говорит: «Слышал я, идёшь на Суховея управу искать. Значит, не миновать тебе брата моего сводного, владыку подземного Василиска. Передай ему мой поклон да подарочек — шишку сосновую. А себе в дорогу возьми мой посох берёзовый.

А чтоб тебе до окиян-моря пути не искать, время не терять, покажет тебе дорогу птичка-невеличка, сама серебристая, хохолок золотой».

На том и порешили. Вышел Иван из леса, видит — впереди эта самая птичка-невеличка то бегом бежит, то лётом летит, на него оборачивается. Иван за ней. А Семён за ним поспешает…

Шли они шли, долго ли коротко ли, а уж видят — вокруг и поля вроде не те, и леса вроде бы другие, и небеса не той синевы, не той высоты. Одним словом, пришли они в чужие края. И привела их птичка аккурат на берег окиян-моря. Привела, а сама пропала. Только пискнула на прощанье.

Стоят Иван с Семёном на берегу, гадают, как им на ту сторону перебраться. И тут вспомнил Иван о дудочке камышовой, что Водяной подарил. Дай, думает, попробую. Достал её из-за пазухи, да только заиграл, тут же приплыла к берегу чудо-юдо рыбина. Глаза словно два озера, хвост выше сосен вековых, на спине хоть коров паси.

«Садись, — говорит, — Иван, я тебя в миг перевезу».

Иван взашёл на неё, Семён за ним. И перевезла их рыбина на другую строну, в чужедальние края.

А там всё голым-голо, красным-красно! Ни былинки, ни травинки, ни кустика, ни деревца. Ничего живого! Всё выжжено. Одни камни нетёсаные топорщатся. И среди них повсюду кости белые разбросаны, то ли от зверей, то ли от людей остались. Огляделся Иван, видит, прямо перед ним на дороге кобылячья голова лежит, пустыми глазницами подмаргивает, жёлтыми зубами пощёлкивает: «Здравствуй, говорит, Иван, добрый молодец. Давно я тебя поджидаю. Знаю, куда идёшь, вижу, что притомился. Иди-ка поближе, гляди-ка позорче. То, что ищешь, здесь и найдёшь!»

«Это она, наверное, о тугом луке да стреле калёной!» — подумал Иван и подошёл поближе. А Семён, хоть от страха дрожит, от Ивана не отстаёт. А пасть у кобылячьей головы всё больше разевается. Уж больше Ивана стала. Как ворота какие в чудный город. А зубы, словно забор, выстроились. И музыка оттуда всё громче да звонче! Раздвинулись зубы, шагнул Иван внутрь, и Семён за ним. Зубы за их спиной и щёлкнули, словно на замок замкнулись!..

Огляделся Иван — вокруг соблазнов всяких видимо-невидимо! И всюду красавицы писаные. И все к нему спешат. Одна к нему с золотом ластится, другая чарку подносит, третья танцевать тянет, четвёртая целоваться лезет!

Закружилась у Ивана голова, а Семён совсем голову потерял! Глаза разгорелись, руки зачесались. То к одной бросается, то к другой. Да всё Ивана за собой тянет. Брось, мол, думы думать. Никуда Суховей не денется! Успеешь ещё буйну голову сложить! Поживи, погуляй! День, да твой!

А девицы ему поддакивают, подпевают, хороводами вокруг вьются-извиваются, на всё лады изгаляются, за руки тянут Ивана к шатру золочёному!.. Заглянул Иван внутрь — а там тоже ни лука тугого, ни стрелы калёной нигде не видно! Только постель расстелена посреди шатра, да такая широкая — вдесятером ложись! Семён на неё с разбегу и бухнулся!..

Понял Иван, что не туда заглянул! Достал горсть земли родной, бросил перед собой — гром раздался, треск и всё пропало. И нет никого. И девицы распутные исчезли. И головы кобылячьей как не бывало! Только Семён рядом стоит, застёгивается, Ивана ругает, что не дал ему душу отвести. А Иван говорит: «Не затем я сюда шёл, не за тем дом да семью оставил, не на то весь свой ум да силу в кулак собрал! Ни отдыхать, ни развлекаться некогда, минута дорога!»

И поспешил вперёд, по тропинке еле видимой. Семён следом. А вокруг ни души. Песок да камни, камни да песок. Да ящерки глазастые под ногами вертятся, куда-то торопятся. Иван за ними. Видит — упал с горы на дорогу камень большой да придавил одну ящерку. Лежит она, еле дышит. Сама серебристая, а на голове венчик золотой. Хотел Семён на нее наступить, да Иван не позволил. Поднатужился, отвалил камень, освободил ящерку. А она вдруг и говорит: «Спасибо тебе, добрый молодец. Чем могу тебе послужить, куда путь держишь?»