Одиночка - Гросс Эндрю

— Это часы моего отца, — запротестовал тот.

— Прошу у него прощенья. Моего отца расстреляли нацисты, — Блюм помахал перед немцем пистолетом. — Снимай.

Шофер повиновался. Было без десяти час. Оставалось сорок минут. Это если самолет все же сядет. Атака партизан у лагеря уже закончилась, и они поняли, что на встречу никто не пришел.

Сердце Блюма судорожно колотилось.

— Ну? Что с ним-то делать? — опять спросил Лео.

— Он всего лишь механик, — ответил Блюм.

— Да-да, — засуетился водитель, подслушав слово «механик», не нуждавшееся в переводе с польского. Он был еще совсем молод. Недавно женился. Если не соврал. Он озирался по сторонам, пытаясь определить путь к отступлению.

— Он кое-что слышал, — настаивал Лео. — Механик или нет, но со свастикой на груди. — Лео указал на абверовские нашивки на форме водителя.

— Это всего лишь форма, — уговаривал шофер Блюма. — Я попал под призыв.

— Вы идите вперед, — Блюм указал на группу деревьев, росших в двухстах метрах от них. — И ждите меня там. Я тут разберусь.

— Может, он и не виноват, — Лиза попыталась заступиться за немца.

Блюм кивнул.

— Вы оба шагайте. Я вас скоро догоню.

Шофер старался понять, о чем они говорили, и похоже, ему совсем не нравилось то, что он слышал.

Лео и Лиза пошли через густую траву к деревьям. Блюм подождал, когда они скроются из вида.

— Прошу вас, я никому ничего не скажу, — взмолился немец, чуя недоброе. — Я всего лишь механик. Мне приказали ехать. Заставили надеть форму. Я не сторонник нацистов.

— Иди, — Блюм махнул пистолетом. Под ближайшим деревом был участок высокой травы. — Вон туда.

— Пожалуйста, я же все делал, как вы велели. Вы обещали отпустить меня. Я ничего не расскажу, я клянусь вам, — испуганно просил шофер.

— Ты слышал про самолет.

— Я ничего не слышал. Какой самолет? Я не знаю ни слова по-польски. У меня жена родит через три месяца. Не убивайте меня. Прошу вас…

— Мне жаль. На войне так бывает. Тебе никто не говорил? Пройди сюда. — Водитель сделал шаг назад. Блюм знал, как ему поступить. Он помнил, о чем его спрашивали Стросс и Кендри перед отъездом из Англии: «Ты сможешь убить человека?»

Я солдат. Конечно, я смогу убить.

— Во время операции это может быть вопросом жизни и смерти. Тебе придется делать вещи пострашней, чем пристрелить кошку.

Так что давай. Стреляй.

Водитель смотрел на него глазами, полными страха.

— Нацисты расстреляли моих родителей только за то, что они жили рядом с тем местом, где убили немецкого офицера, — произнес Блюм и положил палец на курок.

— Я этого не делал… — Голос немца дрожал, он не спускал глаз с Блюма. — Прошу вас…

— Отступи назад.

Испуганно сглотнув, водитель подчинился.

Блюм должен был убить его. Ради отца и матери. За всю ту бесконечную боль и страдания, свидетелем которых он стал за прошедшие три дня. Ради всего этого стоило поднять оружие и смотреть, как чертов немец, за секунды от казни, умоляет пощадить его, как это делали другие люди, в том числе и евреи.

Блюм прицелился шоферу в грудь.

Стреляй.

Но вместо этого он опустил пистолет.

— Иди. Проваливай отсюда к чертям.

Водитель смотрел на него в замешательстве.

— Уходи. И запомни, что это еврей не забрал твою жизнь, когда мог бы это сделать. Сделай что-нибудь хорошее. Как написано в Талмуде.

— Да, — обрадовался ефрейтор и закивал, благодарный за нежданно свалившуюся на него удачу. — Я обещаю. Я постараюсь.

— Иди в лес и сиди там, пока мы не уйдем, — махнул пистолетом Блюм. — Быстрей, а не то я передумаю.

— Да, конечно. Не беспокойтесь.

Блюм прикинул, что до большой дороги, где можно остановить машину, не меньше трех километров. А если он побежит к ближайшей ферме, безоружный… Кто знает, можно ли положиться на лояльность фермеров.

— Беги.

— Да, спасибо вам, — кивал молодой ефрейтор. — Спасибо, — повторял он. Он отбежал, оглянулся и, набирая скорость, бросился в заросли.

Блюм выстрелил в землю. Потом еще раз.

И поспешил через высокую траву вслед за Лизой и Лео.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ты сделал это? — спросил его Лео.

Блюм угрюмо кивнул.

— Это был правильный поступок. Что теперь? — Лео с сомнением смотрел на Блюма.

Час ночи ровно. Он сомневался, что поступил правильно, отпустив водителя. Но самолет будет здесь через полчаса. Блюм был уверен, что за это время тот никак не успеет предупредить своих.

Пятьсот метров на юго-восток от зоны высадки.

Блюм показал, куда идти.

— Дальше двигаемся пешком.

Глава 72

Полночь по Гринвичу 01.00 по польскому времени

В Ньюкасле радист пытался выйти на связь с польским подпольем. Питер Стросс стоял рядом.

— Охотник за трюфелями-Один вызывает Катю, — повторял радист по-польски. — Подтвердите, что посылка получена. Грузовик скоро будет на месте.

«Москито» улетел три часа назад. Он сохранял радиомолчание, но по расписанию должен был сейчас лететь над территорией Польши и приближаться к точке приземления.

Если все пойдет нормально, через полчаса Блюм уже будет находиться на этом самолете.

Учеба на юридическом факультете и горькие уроки войны охладили религиозные чувства Стросса. Его отец, кантор синагоги, с трудом признавал сына-атеиста, чьи сыновья носили бейсболки с логотипом «Янки» и плохо понимали значение священных праздников. И тем не менее сегодня Стросс невольно читал молитву. Целый год они пытались вытащить этого человека из горящей Европы. Целый год гибли оперативники, один за другим проваливались планы, десяток раз надежда уступала место полному отчаянию.

Но теперь они были в нескольких минутах от успеха. «Не дальше, чем Исход от Книги Бытия», — сказал бы его отец. Казалось, каждая клеточка в его организме замерла в ожидании. За последний час Стросс уговорил полдюжины сигарет. Налет партизан на ночную смену около лагеря уже состоялся. И если Блюм и Мендль присоединились к подпольщикам, оставалось последнее — посадить их в самолет.

— Ну что там?.. — спросил связиста Стросс.

— Пока ничего, сэр.

— Продолжайте.

— Охотник за трюфелями вызывает Катю. Грузовик на подходе. Подтвердите готовность товаров.

Десять минут первого.

— Катя на линии, — послышался скрипучий голос, говоривший на польском.

— Есть контакт, сэр! — доложил оператор. — Катя, водитель грузовика просит подтвердить наличие посылки.

— Negacja, — пришел отрицательный ответ. — Трюфелей нет. Боюсь, сегодня есть только свекла.

Радисту не пришлось переводить. Свекла! Так было условлено отвечать в случае, если план побега провалится.

Стросс почувствовал дурноту. Все должно было произойти около часа назад. В пятый раз за последние десять минут он посмотрел на часы.

Чертова свекла!

Он присел на краешек стола, где стояла радиоаппаратура.

— Мне жаль, сэр. Отменять посадку? — спросил его связист. — Надо сообщить пилоту.

Отменять или не отменять посадку? Какой смысл рисковать экипажем и самолетом посреди оккупированной Польши, если их «груз» не появился? В сомнительной надежде на то, что они смогли выбраться каким-то другим путем? Надо быть реалистом, никакой надежды не было. Целый год планировать — каждую деталь, каждую возможность, и все напрасно. А Блюм… Стросс забормотал молитву. Он возлагал на парня такие надежды. Благослови его Господь. Благослови нас всех за то, что он совершил, сказал он. Он разочарованно вздохнул и потер лоб.

— Сэр, пилот запрашивает, сажать ли ему самолет? — Радист обернулся к нему.

Стросс испытал сильное желание крикнуть: «Да, мать твою, сажай! Все равно сажай». Искорка все еще тлела: Блюм был очень находчив.

— Заканчивайте, — сказал он, снимая наушники. Снова глянул на часы. — Пусть выждут до времени загрузки. Потом — домой.