Булгаков и княгиня - Владимир Алексеевич Колганов

купе вошла молодая женщина. Изящный, почти воздушный силуэт, тёмная шаль на плечах. Кажется, будто в купе влетела птица… Проводник вносит чемодан и саквояж, ещё о чём-то говорит. А я, словно заворожённый, смотрю и не могу оторвать взгляд от её лица, наполовину скрытого в тени. Вот расстегнула пальто и опустилась на диван подле меня… Я вижу огромные карие глаза, с горбинкой нос и шелковистые волосы, рассыпавшиеся по плечам. И замечаю, что на руке нет обручального кольца… Она или не она? Знаю ли я её? Ясно лишь, что она меня не знает.

Она открывает ридикюль и достаёт цветы. Чудесные белые цветы, маленький букетик свежих ландышей. Глядит на них и улыбается, и думает о чём-то о своём… Но вот на глаза набегает грусть, лицо, ещё недавно разрумянившееся от ночной прохлады, стремительно бледнеет, руки бессильно опускаются…

А я по-прежнему не могу понять. Что это? Ты мне снишься, Кира? Зачем здесь эти майские цветы? Откуда эта печаль в твоих глазах? Неужто я виноват в том, что с нами так и не случилось?

И я шепчу ей:

– Любимая, прости меня!

Загадочная К.

В ночь с 20 на 21 декабря 1924 года Михаил Афанасьевич Булгаков написал в своём дневнике слова, смысл которых долгое время был непонятен многочисленным поклонникам писателя:

«Около двух месяцев я уже живу в Обуховом переулке в двух шагах от квартиры К., с которой у меня связаны такие важные, такие прекрасные воспоминания моей юности и 16й год и начало 17го».

Видимо, литературоведы сочли эту запись недостаточно важной для понимания личности писателя, либо, попытавшись понять, что к чему, так и не уразумели, при чём тут К. и какое отношение может она иметь к Булгакову. Тем интереснее попытаться решить эту «неразрешимую» загадку.

Первое, что приходит в голову – отыскать в ближайшей округе, поблизости от Обухова (ныне Чистого) переулка, какую-нибудь К., а отыскав, попробовать обнаружить в её жизни то общее, что могло бы связывать её с Михаилом Афанасьевичем. Искать, анализировать, по крупицам собирая факты биографии, и так до тех пор, пока не убедишься, что всё совсем не то, или не найдёшь более подходящую кандидатуру на роль этой незнакомки.

Однако что общего может быть у Булгакова с какой-то дамой, кроме любовных отношений – это при том, что речь идёт о воспоминаниях «прекрасных»? Если среди возможных К. искать даму привлекательную, мы зайдём в тупик, поскольку маловероятно, что их портреты где-то сохранились. Во всяком случае, право переворошить семейные архивы мне не дано, да и поиски подобного рода могут изрядно затянуться. Так что остаётся лишь одно – надеяться на подсказку самого Булгакова. И вот заново перечитаны его рассказы, а память услужливо предлагает наиболее интересные отрывки из «Мастера и Маргариты» и «Дней Турбиных».

В первую очередь обращает на себя внимание ничем не объяснимое пристрастие Булгакова к вокалу. Примечательно, что это влечение возникло у Булгакова ещё в студенческие годы, в 19091911 году. Вот его мысли на сей счёт в пересказе современника:

«Вообразив, что у меня голос, я решил поставить его по всем правилам вокального искусства. Сказано – сделано. Записался приходящим в консерваторию, толкаюсь по профессорам, извожу домашних бесконечными вокализами».

Честно говоря, не представляю, как можно этакое вообразить. Если нет голоса, значит, нет – тут никакие профессора и консерватории не помогут. Конечно, вызывает уважение настойчивость юного претендента на роль оперной звезды, однако должны же быть хоть какие-то основания для этого. Впрочем, Леонид Карум, муж Вари, сестры Булгакова, полагал, что «у него был недурной голос, бас». Однако это всего лишь мнение ближайшего родственника, лица как бы заинтересованного. Да Леонид Сергеевич своим шурином просто восторгался, видимо, белой завистью завидовал: «…высокого роста, широк в плечах, узок в талии. Фигура что надо, на ней прекрасно сидел бы фрак». Но вот что после некоторых раздумий приходит в голову. А не было ли у Булгакова намерения использовать вокальное мастерство как способ покорить сердце любимой женщины? Читаем в заключительном акте пьесы «Дни Турбиных»:

Шервинский. Слушаю-с! (Снимает пальто, шляпу, калоши, очки, остается в великолепном фрачном костюме.) Вот, поздравьте, только что с дебюта. Пел и принят.

Елена. Поздравляю вас…

Шервинский. Ну пусть попробуют тронуть человека, у которого две полные октавы в голосе да ещё две ноты наверху!.. Леночка? Можно объясниться?

Елена. Объяснитесь.

Шервинский. Лена! Вот всё кончилось. Николка выздоравливает…

Петлюру выгоняют… Я дебютировал… Теперь начинается новая жизнь. Больше томиться нам невозможно. Он не приедет. Его отрезали, Лена! Я не плохой, ей-Богу!.. Я не плохой…

Елена. Ну хорошо! Скучно мне и одиноко. Тоскливо. Хорошо! Я согласна!

Шервинский. Ты победил, Галилеянин! Лена! (Поет.) И будешь ты царицей ми-и-и-ра…

Увы, Булгакову, не имевшему в голосе даже полутора октав, такая удача и не снилась. Его удел – завидовать Шервинскому. Ну, разве что попытаться найти иные способы, чтобы покорять сердца прекрасных дам. Известно, что со временем ему это удалось – трудно представить такое количество поклонниц, которые появились со временем у автора «закатного романа». Ну, а тогда, скажем, в конце 1917 года? Что оставалось бесталанному? Осталась лишь тоска, угадываемая в строках, адресованных сестре Надежде:

«В начале декабря я ездил в Москву по своим делам, с чем приехал, с тем и уехал. И вновь тяну лямку в Вязьме, вновь работаю в ненавистной мне атмосфере среди ненавистных людей…»

«И вновь…» Нет, совершенно непонятно, откуда такая безнадёжность, можно сказать, крик израненной души. Нелады с работой – это ещё не повод, чтобы всё проклинать и видеть окружающее в чёрном цвете. В конце концов, самое главное для настоящего врача – это избавлять пациентов от страданий. Сознание выполненного долга – вот главная основа для спокойствия души. Разве что мысли и чувства Булгакова в те дни были заняты чем-то куда более важным.

Тема вокала, ну, в крайнем случае, хорового пения возникает в произведениях Булгакова не раз – вспомним хотя бы «глухой, смягчённый потолками и коврами, хорал», так возмутивший профессора Преображенского. Но нас интересует не способ выражения и не последствия привязанности писателя к вокалу, а скрытая причина этого явления. А что если предположить, что тема вокала в произведениях Булгакова связана с воспоминаниями о К.? Что если неудавшаяся попытка покорить сердце любимой женщины со временем превратилась в навязчивое желание пережить иллюзию торжества в своём воображении? Тогда логично допустить и следующее – причиной душевных мук Булгакова в то время, когда работал он врачом на Смоленщине