У пристани - Михайло Старицкий

— Да, тебе, матко найсвентша, и мое сердце, и меч! Ты меня чудом сегодня дважды спасла, и я сложу у твоих ног всю скорбь и гордыню, я смету к подножию твоему всех схизматов.

Князь задумался и забылся в благоговейном умилений.

В палатку вошел есаул и доложил, что князь Корецкий ждет от князя распоряжений насчет Половьяна.

— А! — схватился на ноги князь. — Привести мне этого шельму к палатке и приготовить, что нужно, к допросу!

Вишневецкий уселся перед палаткой на стуле и велел подать себе в длинном чубуке трубку; лицо его было холодно и спокойно; глаза светились тусклым стеклом; он начал выпускать изо рта с наслаждением дым и молча раскланивался с подходившими начальниками частей — Корецким, Осинским, Броневским и другими.

Наконец появился перед палаткой и связанный по рукам и ногам Половьян; его сопровождали два заплечных мастера и несколько драгун стражи. Лицо козака было несколько бледно, но глаза смотрели уверенно, спокойно и отчасти даже насмешливо. Толпа любопытных разместилась полукругом в почтительном отдалении.

— А! Попался, собака! — прошипел Вишневецкий, откинувшись на деревянную спинку складного походного стула. — Откуда ты, шельма?

Половьян молчал и пронизывал Ярему язвительным взглядом.

— Что ж ты молчишь, бестия? Я с тобой поговорю не так!

— Прикажи, княже, развязать мне руки, — ответил спокойно Половьян, — тогда и поговорим.

— А-а! — привстал было с сжатыми кулаками Ярема, но потом успокоился, глотнул воды, стоявшей на столике в золотом кубке, и затянулся трубкой. — Сорвать с него тряпье и вырезать на спине два паса! — приказал он спокойно катам, закидывая ногу за ногу.

Обнажили Половьяна до пояса заплечные мастера; один из них, мускулистый гигант, схватил его за связанные руки, накинул их на свою шею и, выпрямившись, поднял его, как мешок, на спине. Другой, его товарищ, вынул из ножен у пояса короткий, немного искривленный нож, провел им несколько раз по голенищу и, испробовав на руке острие, хладнокровно подошел к своей жертве. Вонзивши лезвие ножа в шею козачью, этот «хирург» Вишневецкого повел им медленно вдоль спины Половьяна до самого крестца, любуясь правильностью проведенной им линии; из-под ножа выплывала, брызгала кровь крупными каплями и стекала темно-алою густою струей, расплывавшейся широко книзу. Отступя на вершок от прорезанной на спине кровавой щели, он начал таким же порядком, но еще медленнее, проверяя часто расстояние между параллелями, проводить и другой такой же глубокий разрез. Потоки крови, сливаясь в одну струю, обвили широким поясом у крестца туловище; намочивши спущенную рубаху, она крупными каплями сбегала с концов ее на траву. Половьян молчал; ни скрежета, ни стона не вырвалось из его сжатого в какую-то язвительную улыбку рта; только необычайная бледность лица и нервные вздрагивания тела обнаруживали его страдания.

По мере совершения этой операции Вишневецкий становился покойнее; лицо его принимало более и более благодушное, приятное выражение, прищуренные глаза стали светиться злорадным огнем.

— Ну что, будешь говорить, надумал? — процедил он уже беззлобно, покачивая лежавшею на отвесе ногой.

— Развяжи! — ответил неверным голосом мученик.

Ярема кивнул головой и, поправив золу в трубке, продолжал спокойно курить.

Палач, сделав на шее между двумя кровавыми линиями поперечный разрез, отделил лезвием ножа кусок кожи и, ухвативши его пальцами, начал тянуть вниз, отдирая кожу от мяса. Послышался слегка лопающийся звук, и под усилием пальцев стала отвертываться желтоватая лента с багровою подкладкой, сочившейся теплою кровью.

Алые брызги оросили по всем направлениям спину козачью, а посреди ее зачервонела страшная, зияющая рана с темными згустками крови; отодранная багровая лента повисла от пояса до земли.

Многие отвернулись в сторону и не могли перенести этого зрелища, но большинство с любопытством глядело, делая по временам саркастические замечания.

— Ну что, заговоришь, пане? — спросил снова мягко, даже любезно Ярема.

— Хоть зарежь, а насильно слова не вырвешь, — ответил напряженным голосом Половьян.

— Ну, так посыпьте ему эту цацку солью, — словно согласился уступчиво князь.

Заплечный «хирург» поспешил исполнить немедленно его приказание: он захватил горстью приготовленную уже толченую с селитрою соль и начал этим снадобьем затирать обнаженное мясо. Страшная, невыносимая боль зажгла козачье тело огнем, заставила судорожно сокращаться все мускулы и вырвала из груди Половьяна какой-то сдавленный стон.

— Ага, немножко щиплет? — улыбнулся Ярема. — Ну что ж, дождусь ли я слова? Или пан позволит продолжать операцию дальше?

— Продолжай, дьявол! — взвизгнул козак.

— Ну что ж, проше, сердиться нечего.

Главный кат вытер о траву окровавленный нож и стал оттачивать лезвие его на своем чеботе, но Корецкий и Осинский обратились тихо к Яреме:

— Ясный княже, это такой заклятый пес, что скорее сдохнет, а не проронит насильно и слова... Пусть бы его развязали на время... Вести нужны, а дорезать барана всегда будет время.

— И то! — согласился добродушно Ярема, остановив рукою палача, проведшего уже у жертвы до половины спины новую кровавую линию.

Половьяна поставили на землю и развязали ему руки и ноги; он шатался и с трудом мог сам стоять на ногах, но жестом отстранил помощь; иссиня-бледное его лицо, искаженное от безмерных страданий, подергивалось конвульсиями, прокушенные стиснутыми зубами губы были все в крови, глаза горели мрачным огнем.

— Дайте ему воды, — бросил брезгливо Ярема и, не выдержав взгляда страдальца, отвернулся в сторону.

Половьяну поднесли кухоль. Дрожащими руками взял он его и отпил жадно из него несколько глотков. После небольшой паузы Вишневецкий снова обратился к нему:

— Ну что ж, снизойдет теперь егомосць к нашей просьбе? Только, проше, без лжи, — подчеркнул Вишневецкий, — иначе пан гадюка вынудит нас к другим мерам.

Княжеский топ вызвал одобрение всех окружающих.

— Мой язык не зрадлив, — ответил с трудом Половьян, — ни ради страха, ни ради корысти не изменял еще мне ни разу.

— Посмотрим, — взглянул на него пронзительно Вишневецкий. — Сколько бунтарского быдла у этого пса, у этого дьявольского урода? — раздражался снова Ярема. — Ждет ли он помощи? Откуда и сколько?— У батька атамана, нашего, славного полковника Кривоноса, — отвечал дрожавшим голосом, но с достоинством Половьян, — теперь здесь до пятнадцати тысяч войска, да ждет он с часу на час к себе Чарноту с тремя тысячами и захваченною большою артиллерией, да Морозенка с двумя тысячами низовцев.

— Гм! — начал себя дергать за бороду Ярема, едва сдерживая охватившую его ярость. — А какие намерения этого сметья?

— Пан атаман хотел было взять Константинов и отправиться оттуда к наиславнейшему нашему гетману, да получил сегодня ночью из Паволочи наказ от ясновельможного не вступать больше ни в какие битвы, — подчеркнул козак, — а занять, если можно, без выстрела Константинов и ждать там прихода его самого с сильнейшим войском.

— И этот паршивец так слушает своего собачьего атамана?

— Батько послал меня лишь на разведки, и так как княжьи дружины стали бежать, то он, верно, подумал, что Константинов оставлен уже твоей милостью.

— Ха! Дурень! Хлоп! — засмеялся хрипло Ярема. — Подумал! И попробовал, небось, доброго меду! — Но, вспомнив свои погибшие хоругви, князь снова рассвирепел и хотел было опять приказать взять козака на тортуры, но сдержал себя и спросил только резким, пронзительным голосом: — А у этого вашего главного дьявола много рвани?

— У нашего гетмана больше полсотни тысяч доброго войска, да он ждет еще хана с ордой; верно, тот уже прибыл, коли гетман полковнику пишет, что будет конечне завтра здесь. А коли соединится, то пойдем все вместе до Белой реки.

Это известие так поразило вельмож, что они заметно побледнели и начали между собою шептаться.

— Нам нужно обрядиться, княже, — сказал тихо Корецкий, взявший торопливо от подошедшего к нему есаула письмо.

Вишневецкий кивнул головой и, обратясь к палачам, сказал отрывисто:

— Оставить пса, оживить, пока я не проверю его показаний. Но страшись, дьявол, если ты солгал, — толкнул он ножнами палаша в грудь Половьяна, — я придумаю тебе, быдло, такую пытку, от которой содрогнется все тело!

Он махнул рукой и вошел в свою палатку; за ним последовали Корецкий, Осинский, Броневский и личный княжеский есаул.

— Я думаю, панове, — начал Иеремия, — прежде всего раздавить банды этого Кривоноса...

— С Кривоносом-то справиться возможно, — ответил нерешительно Корецкий, — хотя, бравши этот табор, поломать можно о хлопские возы все зубы, но я полагаю, что и в Константинове есть гарнизон, присоединить бы и его.