В тени Нотр-Дама - Йорг Кастнер

Вскоре после этого она вернулась обратно с кувшином и бокалами. Вольно или невольно я пил ужасное пойло, которое Фалурдель заливала с жадным удовольствием в свое высохшее, морщинистое горло. Мы сидели на кровати, и я страстно молился, чтобы старой карге не пришла на ум похотливая мысль. Представления об ее нагом, морщинистом теле было достаточно, чтобы прогнать обратно винный уксус тем же путем, каким он попадал ко мне в желудок. Гнилой запах, который исторгала ее пасть, мне удавалось переносить все с большим трудом.

— Значит, здесь старуха смерть нанесла свой удар, — сказал я, чтобы начать разговор.

— Как вы сами видите, мессир.

Фалурдель указала костлявым пальцем на темное, больше чем ладонь пятно на матраце. Липкая масса уже застыла и сопротивлялась всем попыткам уборки, если старуха вообще предпринимала такие попытки. Кровь капитана! Мысль, что за последние недели бесчисленное количество пар ворочалось на испачканном кровью матраце, не облегчала мне необходимость переваривать якобы вино в желудке.

Я сделал глоток и сказал:

— Рана, должно быть, была велика.

— Я не смотрела на мертвого.

— Меня удивляет, что женщина может обладать такой силой.

— Она цыганка, ведьма. С помощью своих колдовских сил Эсмеральда могла бы убить целую роту солдат.

Она действительно верила в это — или же хотела уйти в сторону, что она знала настоящие обстоятельства происшествия? Отец Фролло едва мог пройти незамечено мимо нее. Но я так же сильно старался, я не мог определить выражение ее обезьяньего лица. Среди многочисленных складок, бородавок и волосков любое волнение превращалось в несказанные гримасы. И ее глаза, которые, возможно, и могли мне что-то выдать, были скрыты в тени.

— Откуда вам известно это, мадам?

— Что?

— Что она цыганки и ведьма.

— Вы что, не распознаете цыганку, если ее увидите? Она должна быть ведьмой, иначе она бы не сумела убить такого бравого мужчину, как Феб де Шатопер. Кроме того, всякая цыганская баба — ведьма, не так ли?

Я выдавил из себя улыбку и ответил:

— Я думал, вы знакомы с убийцей ближе.

— Я? — ее голос звучал возмущенно. — Как вы додумались до этого, мессир?

— Вы называете ее по имени, Эсмеральда.

— С той самой ночи убийства воробьи чирикают по всему Парижу это имя над крышами.

— И капитан вам не знаком ближе?

— Да, он часто заходил ко мне пожарить на вертеле цыпленка, — с этими словами она снова захихикала, теперь ее тон стал серьезным, и она немного отодвинулась от меня. — Вы очень любопытны. Почему вы так падки до этой истории?

— Я же сказал вам, что такие описания нравятся мне. Итак, расскажите мне побольше и будьте уверены, что вы не потратите без толку ваше время!

Следующей кроной я купил, как надеялся, ее благожелательность. Постепенно мой кошелек становился легче. Фалурдель спрятала монету где-то в складках одежды и обнажила еще больше свои черноватые десны, которые я принял за улыбку. Она наклонилась над сундуком и наполнила бокал. Поневоле я выпил вместе и так же улыбался, пока она молола мне всякую чепуху о примечательных событиях в жизни «честной хозяйки таверны». Все снова я пытался перевести разговор об убийстве капитана Феба, но это мне не удавалось.

Мой язык отяжелел и как онемевшее инородное тело лежал у меня во рту — разбухший комок, который отказывался подчиняться. Мое сознание заволокло, будто затянутое клубами тумана, которые тянулись с реки, через щели оконных рам, наполняли помещение и ползли через рот, нос и уши в мою голову. Там они улеглись подобно сильным пальцам вокруг моего мозга и давили на него, отчего было больно. Я чувствовал оглушение вместе с болью. Каждое слово, которое формировал мой язык, несмотря на отчаянное сопротивление, и каждый кивок вызывали новое давление в моей голове.

У меня было ощущение, что мне потребовались часы, чтобы понять, что меня окутывали не пары Сены, а пойло, называемое вином. Я храбро пил его, чтобы усыпить бдительность Фалурдель, и вместо этого сам напоил себя. Я так неловко отразил новую попытку старухи наполнить мой бокал, что кувшин разбился о пол. Красная жидкость разлилась по замшелому полу и затекла в щели. Осталось всего лишь большое пятно, подобное высохшей крови капитана на матраце.

Яростное кряхтение и оханье заставило вздрогнуть меня. Было ли это доски в прихожей, которые требовали еще больше вина и крови? Жило ли это запутанное здание пролитым соком жизни? Была ли ведьмой не Эсмеральда, а Фалурдель? Когда я взглянул на нее — с бородой, бородавками и морщинами, вечной гримасой, ответ стал мне ясен: она заколдовала меня, дала выпить яд и хотела принести меня в жертву своему дьявольскому дому, как это произошло с Фебом!

Я вскочил и хотел вырваться из каморки, но резкое движение отдалось болью в голове во сто крат.

Невидимые пальцы сомкнулись одним рывком и раздавили мой мозг, как гнилое яблоко. Все расплылось перед моими глазами и растворилось в болезненной колющей боли, которая пронзила мой череп, словно его прокололи со всех сторон клинками.

Поскользнулся ли я на пролитом вине или мои ноги просто отказали мне? Я упал, ударился головой о деревянный сундук — и новая волна боли накрыла меня с головой.

Когда завеса тумана рассеялась, и мой взгляд прояснился, я узнал, что вызывало кряхтение и оханье: шаги по лестнице. Я увидел грязные сапоги, брюки, верхнюю одежду… Жесткие, обветренные лица, которые мрачно и безжалостно смотрели на меня. Сильные руки, сжимающие рукоять кинжала или палку. И посередине — вечно ухмыляющееся лицо Фалурдель.

Одна из палок ударила меня, попала по голове, и я снова погрузился в туман, самый густой из тех, который когда-либо висел над Сеной. Последнее, что я разобрал, было сиплое хихиканье сводни.

Глава 4

Месть Гутенберга

Я попал в плен темноты и неподвижности. Вокруг меня была ткань, мешок. Я был слишком оглушен, чтобы разорвать грубый лен, и он бы не поддался этому. Потому что что-то болезненно врезалось мне в кожу — должно быть, тугие путы. Мешок кто-то нес на плече, а потом небрежно сбросил с полной высоты на что-то жесткое, на деревянные доски. Я услышал приглушенные голоса, потом плеск и от нового качания меня стало заново тошнить. «Лодка на реке!» — было моей последней мимолетней мыслью — перед тем как я потерял сознание.

Я очнулся снова, лишь когда голоса раздались в моем оглушенном сознании. Я по-прежнему был связан и находился в мешке. Сухая пыль забилась мне в рот и нос, но я сдерживался, чтобы не чихнуть и не закашлять. Я чувствовал, что было важно и дальше разыгрывать обморочное состояние. Возможно, это зависело оттого, что голоса мне казались знакомыми, хотя я и не мог их определить. В моей голове стоял постоянный шум и гул — видимо, последствия жесткого удара, возможно — отравленного вина. Но и двое мужчин говорили тихо, я разобрал только части разговора.

—…Наконец, прибыли, — сказал низкий, полнозвучный голос. — Кем бы ни был этот проныра, его появление у старухи Фалурдель доказывает, что на наш след вышли.

Более звонкий голос, он показался мне каким-то образом знакомым, возразил:

— Не лезьте в бутылку, мэтр Гаспар. Разнюхивающий кусок навоза уже давно сам стал добычей охоты. Возможно, это всего лишь воображала. Возьми хорошенько парня в оборот, вы знаете в этом толк. Тогда он все разболтает…

Гул в голове заглушил конец фразы, он становился громче, если я думал напряженнее. Голос мне казался таким знакомым, как и само имя — мэтр Гаспар — но мне никак не приходил ответ на ум.

— Собственно я хотел сегодня ночью поработать, — пробормотал низкий голос. — Мне совершенно не с руки заниматься этим прощелыгой.

— Если же он больше, чем воображала, об этом следует знать отцу Клоду до Вальпургиевой ночи.

— На Вальпургиеву ночь должно что-то случиться?

— Отец Клод считает, так будет лучше, и так же великий магистр желает того же. Паук Плесси становится слишком любопытен. Он, похоже, догадывается, что не все в ближайшем окружении заслуживают его доверия. Большой выезд — лучшая возможность отрубить ему голову. Маски скроют не только крестьян, но и исполнителей.

Когда звонкий голос разразился блеющим смехом, я знал, кому он принадлежит. Уже упоминание отца Клода должно было мне подсказать. Если мужчина с козлиным смехом увидит меня, все пропало!

— Я сообщу отцу Клоду об ищейке и передам вам в случае необходимости его распоряжения, мэтр, — сказал мой старый знакомый и распрощался к моему большому облегчению с человеком по имени Гаспар.

Теперь я услышал постукивание дерева и металла, как и тихие голоса, порой только краткие крики. Где я теперь находился, тяжело работали. Пахло маслом и жиром. И пахло сухой бумагой. Это был запах, который я разобрал бы еще в могиле, так я верил и думал, что, возможно, скоро смогу установить, действительно ли это было так.