Вернадский - Геннадий Аксенов

Итак, свершилось. Но почему среди ликования улицы, где люди, знакомые и незнакомые, поздравляли друг друга, не слышно восторгов тех, кто стоял во главе демократических сил? Почему Корнилов не произносит речь, как в октябре 1905 года у Большого театра перед ликующими студентами?

Василий Витальевич Шульгин, ездивший принимать отречение от царя в Ставку, пишет, что во Временном комитете Думы — растерянность и нерешительность на фоне всеобщего воодушевления в Петербурге. Никто не знал, что делать. Формирование властных структур проходило без всякой энергии, вяло. Зато исключительно энергично действовали заседавшие тут же в Таврическом социалисты Петроградского Совета — меньшевики и эсеры, получившие большинство. Они интриговали, где можно, разжигая ненависть «к угнетателям» в низах и поддерживая шкурные интересы толпы. «И злая тварь милее злейшей!» — предрек Василий Витальевич пришествие черни. Вялость и нерешительность — естественная вещь, которая ускользает от исторических исследований, обычно оперирующих «объективными причинами» явлений. Все лидеры демократов постарели на 12 лет. Во главе демократического лагеря стояли все те же люди, что боролись за власть в 1905 году. Тогда они были сорока-пятидесятилетними, имевшими за плечами 10,15 и 20 лет освободительной борьбы. Тогда, в пятом году, они могли учредить новый порядок. Но царизм, Столыпин победили. Победили так, что погубили не только себя, но и всю страну.

Весь ЦК партии конституционных демократов оставался прежним. Все они очень умные люди, знавшие, что делать, и даже знавшие, как делать, но не имевшие энергии и государственной воли для осуществления правительственных планов. Они пережили свое время. Когда человеку за пятьдесят, нелегко начинать.

Так и тянулся 1917 год, как под гипнозом, — под знаком вялости одних и исключительной, прямо-таки бесовской энергии других, в конце концов, вытеснивших первых. Демократы видели опасность исключительно ясно, видели, как большевики разжигали самые темные инстинкты народа под лозунгами «углубления революции».

Приехали какие-то шуты гороховые в иноземной одежде, писал один мемуарист о прибывших эмигрантах-большеви-ках, и каждый день вещают какую-то чушь с балкона особняка Кшесинской. Все над ними потешаются, а им хоть бы что9.

А ведь обращались «шуты гороховые» отнюдь не к логике и не к публике с гимназическим образованием, а к стоящему под балконом полупьяному солдатику, с кривой улыбкой лузгающему семечки. Вот их аудитория, получившая оправдание мятежа и грабежа. Да и слова-то — для отвода глаз. Они действовали, пока власть не упала к их ногам.

Вернадский по-прежнему член ЦК партии кадетов. Почти ежедневно он ходит на заседания на Французскую набережную. К тому же расширяется КЕПС. Его назначают еще председателем ученого комитета Министерства земледелия, то есть он становится во главе всей сельскохозяйственной науки. Планы у него огромные, он хлопочет по организации научно-исследовательских институтов. Его снова избирают профессором Московского университета.

И вдруг — горе в семье. Туберкулез свел Нюту Короленко в могилу. Вернадские тяжело переживают смерть чудесной девушки.

Весной профессор Рубель обнаруживает и у Владимира Ивановича туберкулез и настаивает на немедленном отдыхе и лечении. Сказалось все же переутомление.

* * *

Но какой отдых, когда? 21 марта при Министерстве просвещения создана комиссия по реформе высших учебных заведений, куда он вошел вместе с Гревсом и Ольденбургом. Работы очень много, со всех сторон продолжают приходить проекты открытия новых высших школ.

О планах 9 июня пишет Ферсману в Симферополь: «Дорогой Александр Евгеньевич, я Вам писал, должно быть, мое письмо не дошло. Почта очень скверно сейчас работает. В общем, здесь нехорошо. Мы быстро идем к какой-то катастрофе, но я все-таки не теряю надежды, что мы выйдем из нее не очень пострадавшими. Думал уехать на месяц отдохнуть в Шишаки в конце этого месяца, но теперь не знаю, удастся ли. <… > 12-го съезд по высшей школе, где мне приходится работать довольно много… Комиссия (КЕПС. — Г. А.) медленно работает, но не замирает. Скорее даже расширяется: уже проходит Институт химического анализа, платиновый. Двигаются, хотя и медленно, и другие. Так странно, как идет эта работа творческая среди разрухи ужасающей. В Ученом комитете, может быть, должна быть развернута большая государственная организация исследовательского дела, и эта работа в связи с общим планом должна быть принята во внимание при проведении реформы»10.

Здесь как раз описано все его триединое государственное поприще, на которое он силой обстоятельств и своего организационного таланта выходил, как и предсказывали в 1905 году аналитики освободительного движения. Во-первых, все круче разворачивалась КЕПС, исследования ширились, их надо было координировать. Во-вторых, земледельческий Ученый комитет — СХУК. И, в-третьих, он возглавил реформу всей высшей школы, и комиссия по ее подготовке работала регулярно.

И все это в обстановке, когда почва уходила из-под ног, и это ощущение охватывало всех неудержимо. Страна левела на глазах. За ней левело правительство, сотрясаемое кризисами. Пришлось уйти с поста председателя правительства князю Львову, соратнику Вернадского по земским съездам. В такое боевое время во главе правительства никак не мог быть толстовец и непротивленец, запрещавший себе употреблять силу. Пришлось уйти с поста министра иностранных дел лидеру кадетов Милюкову. Он хотя и не был вегетарианцем в политике, но не мог заставить страну воевать. Солдаты бросали фронт под влиянием агитации большевиков против «империалистической войны, развязанной международной буржуазией».

Во время июльского кризиса кадетская верхушка заседает непрерывно. Обстановка накалена до предела. Солдаты пулеметного полка пытались захватить Думу и Петроградский Совет. Из толпы уже кричали эсеру Чернову: «Бери власть, сукин сын, коли дают!» Действительно, социалисты, если бы оказались готовы, могли захватить власть почти свергнутого Временного правительства.

Второго июля отец и сын Вернадские и Корнилов шли на Французскую набережную, где ожидался отчет министров кадетов, выходивших из правительства, в том числе и Шаховского. Георгий Вернадский к тому времени стоял близко к Милюкову, написал даже его небольшую биографию. Корнилов с 1915 года — снова генеральный секретарь партии и к тому же возглавляет важнейший Петроградский комитет.

Выслушали министров. (Шаховской ушел тогда с поста министра народного призрения.) Во время прений Корнилов вдруг почувствовал себя плохо. Не мог сидеть, вышел в соседнюю комнату, прилег на диван и с ужасом ощутил, что у него одеревенела нога, потом вся правая часть тела. Пропала речь. Корнилов запомнил, как Дмитрий Иванович бегал вокруг и все повторял: «Ах, Господи, Боже мой! Господи, Боже мой!» В суматохе пронеслась весть, что большевистское выступление в Петрограде все-таки подавлено.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});