Каиново колено - Василий Дворцов

Путь империй связан с Солнцем. Каждой дано чуть больше тысячи двухсот лет. Зарождение, спад, расцвет, снова спад, и последний всплеск. Но и эти государственные спады проигранных войн, бунтов и неурожаев есть лишь внешняя концентрация материи на сотворении в себе духовного плода, культуры. Только в горниле и под ударами молотов из руды создаются мечи и розы, только через погружение на дно цветущий металл обретает твёрдость. И поэтому даже нынешняя Россия, ужатая чужаками и обезображенная смутами, ещё на двести лет вперёд, самостоятельный, самодостаточный мир, на который многим придётся равняться даже без желания. В этом тайна. Слова о полку, и пророчество. Божией Матери Державной…

Дороги, дороги, дороги… От пункта к пункту, от дома к службе, от сердца к сердцу. Слишком тонкие и слишком длинные, чтобы не порождать тоски. За что Россию так боятся? Со всех сторон её границы определены ледяными торосами, горными хребтами, реками, пустынями и неприветливыми морями. Наверное, оттуда, из-за рек и пустынь, её мир смотрится монолитом. Но живущие здесь знают, как нежна она изнутри, рыхла и пересыпчата от недостатка, неразвитости этой венозной, лимфатической и периферийно-нервной систем всех этих пассажиро и грузоперевозок, ЛЭП и телеграфа. Почему-то вдруг вспомнилась Рыба-кит из. Конька-горбунка… Эта Рыба-кит изначально рисовалась как осётр. То бишь, древнее существо без скелета. В осетре из костей только череп. Ха! Это же Кремль! И тогда Трансиб, хорда великого осетра России.

Дороги, вены и артерии. И от каждой станции разбегаются капилляры просёлков.

А вокзалы? Вокзалы, тромбы.

Милиционер довольно больно ткнул кончиком дубинки в грудь:

— Вставай, прибыли.

— Куда? Что тут?

— Новый Вавилон! Конечная.

Сергей с трудом взгромоздился на костыли. Неужели заснул? Нет, просто провал какой-то. Оказывается, электричка уже с полчаса стояла на конечной, и патруль, обходя опустевший состав, устало сгонял на мороз таких вот затаившихся бедолаг, торопясь до того, как объявится посадка на обратное направление. Перед Сергеем к выходу брели ещё два, крепко поддатых, мужичка. Один, который поменьше, беспрерывно материл всех и вся, от Сталина и Хрущёва до матушки Деда Мороза. Молодые менты, терпеливо замыкая шествие, не мешали народному гневу сотрясать самые основы демократической государственности и, одновременно, за то же самое клеймить национальную политическую и экономическую элиту. Второй, который повыше, похоже, вообще не разумел, что происходит. И с ним в том числе. Кое-как спустились, каждый сам. Ну, и что дальше?

— Так, вы, граждане, в вытрезвятник. А с этим что? Документы есть?

Паспорт был, но заграничный. Не предъявлять же!

— Дома всё.

— Дома? На рояле оставил?

— Да, на белом.

Патрульные переглянулись. В самом деле, не обыскивать же его: или вшей, или лишай, но что-нибудь точно подцепишь.

— Шутить изволишь? Ладно, инвалид, колупай отсюда. Иди-иди. За паспортом. Остальные налево! Вперёд шагом марш!

Нажать звонок у незнакомо оббитой светлой рейкой, а когда-то твоей, когда-то родной… двери ох и не просто. Сергей уже минут пять не мог поднять руку. Ну! Ну! Давай же.

На порог вылетела сестра. В жёлтом халатике, босиком. Да-с, милая Кэт, двадцать лет ни для кого не проходят даром. Она, видимо, кого-то ждала, открыла рывком, без вопросов и подглядывания в глазок. И с заготовленной улыбкой. Или нет, нет! Это Сергей отзвонил условным, тридцать лет назад им же придуманным набором: длинный, короткий-короткий!

— Вам, тебе хлеба?

Она уже испуганно смотрела на странное и страшное существо, повисшее на костылях, и почему-то не могла захлопнуть, пока ещё возможно, перед ним дверь. Грязное до черноты, покрытое седой двухнедельной щетиной, отёкше сизое, вздутое пятно с гнойными щёлками глаз. Глубоко полопавшиеся губы. Но за этой жутью было, что? Что?! Засаленная и закопчённая телогрейка, пустая штанина, вонь. А! А-а-а: длинный, короткий-короткий!..

— Серёжа? Сергей?!

Хорошо, что он не шагнул с объятиями. И даже не шелохнулся. Иначе бы железная гильотина двери смаху срубила ему полчерепа. Хлопнула на весь подъезд, даже пыль с проёма посыпалась…

Ну, и как теперь далее? Зачем же ты так, родная? Сергей сидел на полу и на какой-то раз медленно пересчитывал оставшуюся мелочь. Двадцать два рубля восемнадцать копеек. Это тянулась самая длинная пауза, которую не только Шаляпин, но и Коля Сапрун не выдержал бы. Пауза её страха, переплавляющегося в стыд. Только сеструха-то не ахти какая пионерка, может и не страдать совестью: кому нужен неудачник? Из-за родительской двери ни звука. Нет, кровь должна перебороть. Может, он не прав, и сестра просто в обморок упала? И, падая, захлопнула дверь. Так, нечаянно. Однако, если вспомнить их совместное детство, она на такое не была способна. В смысле, на обмороки. А зато с пелёнок поражала рачительностью. Даже игрушки не ломала. Какая же там тишина… Опять тянуло и прокалывало почку, приходилось периодически поворачиваться, менять положение. Двадцать два рубля восемнадцать копеек. Правую культю он как следует обмотал найденным около мусорных баков хорошим ещё синим мохеровым шарфом, и всё равно она продолжала мёрзнуть. Да, интересно, как Кэт сейчас выкрутится из этого положения? Сергей уходить не собирался. Сколько придётся сидеть под дверью? Всё равно. У него и часов нет. Мимо, то и дело, вверх и вниз проходили незнакомые люди, подозрительно и зло косились, но пока вслух не возмущались. Надо же, не прошло ни одного, кто бы мог хоть чем-то быть похожим на Нежинских или Устюжаниных. Или Куцев. Забавно, но для него все теперь новенькие. Даже если прожили здесь лет пятнадцать. Или, стоп, с восемьдесят второго, это когда он в последний раз побывал дома, по двухтысячный, ого, восемнадцать. Тогда, конечно, простительно. Всем им и всё простительно. Двор-то как весь зарос, липы, сирень выше головы, этого ничего не было. И сам подъезд, давненько выкрашенный повсеместно лупящейся бежевой краской, стал совсем не таким, не тем, по которому Сергей прыгал со школьным портфелем. Тогда все подъезды были зелёными.

Да что же она, сука?! Открой, открой же!!!

И дверь действительно открылась. Кэт, поджав губы ниточкой, протянула через порог стопку одежды:

— Переодевайся здесь. Это отцово. А своё засунь в мешок. И не вздумай вносить.

И снова хлопок.

Переодеваться на площадке? А если кто.? Тихо! Тихо. Примем это за следующий этюд для первокурсников. А если кто и увидит, как тут переодевается пропойный калека, то вряд ли возбудится.

От прихожей его проконвоировали в ванну. Круто отделано! Всё блестит: ребристый кафель, полочки из стекла и никеля, бутыльки. Но! Спасибо, что не велели обезвреживаться перекисью или формалином. Плевать. Душ. Кайф. Из запотевшего зеркала вытаращило голубые глаза безобразно отёкшее, за неделю ощетинившее, заветренное лицо со сросшимися бровями. Откуда, всё-таки, у него в крови такой явный кавказский след? Хотя пока не лысеет. Но, по указке сестры, только душ, ни бриться, ни расчёсываться. И полотенце Кэт демонстративно двумя пальцами бросила в помойное ведро. Ну-ну. Пережить возможно и такое. А где родители? И, наверное, у неё самой тоже должны быть какие-то сожители? Муж, дети? Где кто?

Они сидели на неузнаваемой ни в чём, импортного цветного кафеля и заказной мебели, кухне. Новая, странно откидывающаяся всей створкой, оконная рама, новая, дымного стекла, модерновая посуда, новый высоченный холодильник. Новая сестра. Окончательно потолстевшая, с усталыми подглазными мешками, с глубокими складками на шее. И крашеная в полоску.

— Они ждали тебя. Очень.

Она говорила жёсткие, жестокие слова, а Сергей никак не мог наесться. Кэт добавляла винегрет и гречку, подрезала колбасу, сыр и хлеб. И говорила, говорила.

— Муж забрал мальчиков с собой в Питер, чтобы немного разрядить. Послезавтра вернутся. А мама. Мама, когда узнала про тебя, сразу слегла. И начала заговариваться. Вызвали скорую, они давление сбили, а она всё бормочет про какое-то нераскаянье. И всё добавляла одно слово: …каяниты, каяниты… Со страхом, словно какое-то имя. Я потом у всех спрашивала, никто не знает. Когда стало ясно, что дома не помочь, решили отвезти её в больницу, ну, чтобы снять шок. А там, от передозировки сердце остановилось…

Сергей никак не мог наесться.

— А отец… Ты же знаешь, как они любили друг друга. Он умер к вечеру. Возле неё. Как сидел, так и сидел, даже не сразу заметили. Я дала телеграмму, но тебя уже выписали. Мы ждали три дня, надеялись, что успеешь.

— Отстал от поезда. В Красноярске. Не смог догнать на костылях.

Кэт смотрела в окно и плакала одними глазами. Лицо не кривилось, не краснело, только слёзы соскальзывали по проторенным дорожкам. Хорошо для крупного плана в кино, а на сцене не годится. На сцене нужно хотя бы голосом вибрировать. Для достоверности-то. Сергею теперь захотелось выпить. Просто мучительно.