Приключения Перигрина Пикля - Тобайас Смоллет

Однако он не согласился с мнением Перигрина, который, доказывая превосходство английских актеров, заявил, что кое-кто из них олицетворял себя с изображаемым героем, но передал рассказ Лукиана о некоем знаменитом миме, который, играя роль Аякса, в неистовстве своем был поражен припадком настоящего безумия, на протяжении коего разорвал в клочья одежду актера, шествовавшего перед ним, оглушительно стучал железными подошвами, чтобы усилить шум, и, выхватив инструмент из рук одного из музыкантов, разбил его об голову того, кто представлял Улисса, а затем, подбежав к консульской скамье, принял двух сенаторов за овец, подлежащих закланию. Зрители превозносили его до небес, но мим, вновь обретя рассудок, так глубоко почувствовал свое сумасбродство, что всерьез заболел от огорчения; а впоследствии, когда пожелали, чтобы он вновь участвовал в этом представлении, он наотрез отказался от исполнения подобных ролей, заявив, что наилучшим является кратковременное сумасшествие и что хватит с него быть безумцем один раз в жизни.

Глава LII

Пайпс принимает участие в приключении, в результате которого он уволен со службы Перигрином. — Вся компания отправляется дилижансом в Гент. — В этой карете наш герой пленен некоей леди. — Располагает в свою пользу ее духовного наставника

Доктор, будучи весьма увлечен древними, разглагольствовал бы без передышки бог весть сколько времени, если бы его не прервал приход мистера Джолтера, который в великом смятении сообщил им, что Пайпс оскорбил солдата, был затем окружен на улице и несомненно будет предан смерти, если какая-нибудь значительная особа тотчас же за него не вступится.

Как только Перигрин узнал об опасности, грозившей его верному оруженосцу, он схватил шпагу и сбежал с лестницы, а за ним следовал шевалье, убеждавший его предоставить это дело ему. В десяти ярдах от двери они увидели Тома, стоявшего спиной к стене и мужественно отражавшего шваброй атаку трех-четырех солдат, которые при виде Мальтийского креста отказались от нападения и были взяты под стражу. Один из нападавших, ирландец, настойчиво упрашивал, чтобы его выслушали, прежде чем отправлять на гауптвахту, и по ходатайству Пикля его ввели в гостиницу вместе с его товарищами, причем у всех троих головы и физиономии были украшены явными доказательствами доблести и ловкости их противника. Ирландец в присутствии Пайпса доложил компании, что, встретившись случайно с мистером Пайпсом, к которому он отнесся, как к соотечественнику, хотя фортуна предписала им быть на разных службах, он предложил ему выпить стакан вина и повел его в трактир, где представил своим товарищам; но в разгар беседы, когда речь зашла о могуществе и величин королей Франции и Англии, мистер Пайпс позволил себе отозваться весьма неуважительно о его наихристианнейшем величестве, а когда он, хозяин пирушки, дружески попенял ему за неучтивое поведение, заявив, что, состоя на французской службе, вынужден будет ответить на оскорбление, если мистер Пайпс не положит этому конец прежде, чем другие джентльмены за столом уразумеют его слова, тот бросил вызов всем троим, в особенности же оскорбил его самого позорной кличкой «изменника своему королю и отечеству» и даже провозгласил на ломаном французском языке тост за погибель Льюиса и всех его приверженцев; что, побуждаемый этим возмутительным поступком, он, как человек, который ввел его в компанию, должен был, оправдывая свою собственную репутацию, вызвать на дуэль преступника, а тот, под предлогом, будто хочет принести шпагу, отправился к себе домой, откуда вдруг выскочил со шваброй, которою начал колотить их всех без разбора, так что они должны были обнажить шпаги для самозащиты.

На вопрос своего господина, правдив ли этот рассказ, Пайпс признал все обстоятельства дела изложенными правильно и заявил, что клочка пакли не дал бы за их шпаги, и если бы не вмешался джентльмен, он бы их так обработал, что не осталось бы у них ни одной здоровой реи. Перигрин сделал ему строгий выговор за грубое поведение и потребовал, чтобы он немедленно попросил прощения у тех, кого оскорбил. Но никакими доводами нельзя было добиться такой уступки; услыхав это приказание, Пайпс остался глух и нем, а новые угрозы его господина не произвели никакого впечатления, словно обращены были к мраморной статуе. Наконец, наш герой, взбешенный его упрямством, вскочил и готов был прибегнуть к кулачной расправе, не помешай ему шевалье, который нашел средство умерить его негодование, так что Перигрин ограничился увольнением виновника и, добившись освобождения арестованных, дал им луидор в виде вознаграждения за бесчестье и понесенный ими ущерб.

Рыцарь, видя, что наш молодой джентльмен чрезвычайно взволнован этим происшествием, и поразмыслив об удивительных манерах и внешности его лакея, чьи волосы к тому времени приняли сероватый оттенок, предположил, что это какой-нибудь любимый домашний слуга, поседевший на службе у семьи своего господина, и что Перигрин, стало быть, огорчен принесенной жертвой. Побуждаемый этим соображением, он упорно за него ходатайствовал, но ничего не мог добиться, кроме обещания, что Пайпс снова войдет в милость на условиях, уже предложенных, или в крайнем случае если он извинится перед шевалье за непочтительность и неуважение к французскому монарху.

После такой уступки виновный был призван наверх и осведомлен о смягчении своей участи, однако он заявил, что готов всецело подчиниться своему господину, но будь он проклят, если попросит прощенья у какого бы то ни было француза во всем христианском мире. Пикль, взбешенный этими грубыми словами, приказал ему убираться вон и больше никогда не показываться ему на глаза, тогда как офицер тщетно обращался к своему влиянию и красноречию с целью утишить его гнев и около полуночи распрощался, явно огорченный неудачей.

На следующий день компания сговорилась ехать через Фландрию в дилижансе, по совету Перигрина, который питал надежду на какое-нибудь приключение или увеселение при поездке в этой карете, а Джолтер позаботился обеспечить места для всех; было решено, что камердинер и слуга доктора поедут верхом, а что касается несчастного Пайпса, то ему предоставлено было пожинать плоды собственного упрямства, несмотря на дружные усилия всего триумвирата, старавшегося вымолить ему прощение.

Были сделаны, таким образом, все приготовления, и они выехали из Лилля около шести утра и очутились в обществе одной авантюристки, а также очень красивой молодой леди, капуцина и роттердамского еврея. Наш молодой джентльмен, войдя в дилижанс первым, внимательно рассматривал незнакомцев и уселся как раз за спиной прекрасной дамы, которая тотчас привлекла его внимание. Пелит, видя, что у другой леди нет спутников, подражая своему другу, занял место по соседству с ней; врач поместился подле духовной особы, а Джолтер уселся рядом с евреем.

Дилижанс не проехал и нескольких сот ярдов, когда Пикль, обращаясь к прекрасной незнакомке, поздравил себя с выпавшим на его долю счастьем быть спутником столь очаровательной леди. Та, без всякого стеснения и жеманства, поблагодарила его за любезность и отвечала с усмешкой, что раз они пустились в плаванье на одном судне, то должны соединить свои усилия, чтобы развлекать друг друга, насколько это возможно в их положении. Поощренный этим откровенным замечанием и очарованный ее прекрасными черными глазами и непринужденными манерами, он в ту же минуту пленился ею, и очень скоро разговор стал столь интимным, что капуцин счел нужным вмешаться в беседу, тоном своим давая понять юноше, что он находится здесь с целью надзирать за поведением леди. Пикль был вдвойне обрадован этим открытием, ибо надеялся преуспеть в своем ухаживании как благодаря надзору, стеснявшему молодую леди, — а сие неизменно способствует интересам влюбленного, — так и благодаря возможности подкупить ее опекуна, которого он твердо рассчитывал расположить в свою пользу. Воодушевленный этими надеждами, он проявил необычайную любезность по отношению к капуцину, который был очарован его приветливым обхождением и, уповая на его щедрость, ослабил свою бдительность в такой мере, что наш герой продолжал свое ухаживание без всяких помех, в то время как живописец, с помощью знаков и громких взрывов смеха, объяснялся со своей дульцинеей, которая прекрасно понимала такое бесхитростное выражение удовольствия и уже ухитрилась повести опасную атаку на его сердце.

Да и гувернер с врачом не сидели без дела, пока их друзья развлекались столь приятным образом. Джолтер, признав в голландце еврея, тотчас пустился в рассуждения о древнееврейском языке, а доктор напал на монаха, заговорив о нелепом уставе его ордена и вообще о плутнях духовенства, каковые, по его словам, были весьма распространены среди тех, кто исповедовал римско-католическую религию.