Выдумщик (Сочинитель-2) - Андрей Константинов

Обнорский подумал о том, что «химическая терапия» может заставить его проговориться о Катерине — и от этой мысли ему стало совсем плохо, страшнее, чем когда он думал о своей смерти…

«Нет, надо бежать — пытаться прорваться сразу же, как из ямы вытянут… Я расслаблю их, кину „отвлекушку“, разыграю слизняка… А потом… Потом — как Бог даст…»

Внезапно что-то в окружавшей Обнорского чернотой изменилось — нет, света не прибавилось, но по воздуху, казалось, прошли какие-то колебания, какие-то глухие звуки донеслись сверху. Серегин напрягся — там, наверху, похоже, кто-то ходил или топтался… Послышались приглушенные голоса, а потом вдруг в темноту «мешка» хлынул ярчайший свет — «тюремщики» открыли люк, в который давеча сбросили Андрея… Наверное, свет был не таким уж и ярким, но он ощутимо ударил Обнорского по глазам — так оно всегда бывает после длительного пребывания в полной темноте. Серегин непроизвольно зажмурился, отшатнулся к стене и попытался защититься от беспощадного света выставленной вперед и вверх ладонью… Наверху заржали.

Андрей ничего не ответил, сосредоточенно моргая и привыкая к свету. Его начала пробирать мелкая дрожь — как когда-то давно на соревнованиях, перед первой схваткой.

— Слышь, ты там че, спишь, что ли? Подъем, бля! Вылазь, базар к тебе имеется… Слышь, нет?…

Сверху сбросили короткую веревочную лестницу — Серегин присмотрелся и увидел, что его тюрьма была не такой уж и глубокой — метра три от силы… Стараясь, чтобы его голос звучал как можно более жалко, Андрей ответил:

— Я… я не сплю… Я сейчас, я быстро… Пожалуйста…

Серегин вышел в поток света, суетливо схватился за перекладину лестницы, полез наверх, но запнулся и упал, что вызвало наверху новый взрыв веселья:

— Гля, писарчук-то еще и летать умеет, сука сраная! Очко-то не железное, играет поди…

— Э, козлевич, че ты дергасси, вылазь, гондурасина!

«Плохо, — подумал Андрей. — Очень плохо… Их там наверху — много… И судя по „базару“, это не „комитетчики“, а „братаны“… Хотя — разве „братаны“ не могут потрудиться на „конторских“? Или — „конторские“ разве не могут закосить под „братанов“? Все равно надо пытаться сваливать сразу, как только вылезу… Пусть поржут, это хорошо, веселье, оно расслабляет…»

Серегин с громкими стонами и даже с привизгиванием поднялся с пола, снова уцепился за лестницу и медленно полез наверх. Как только его голова показалась в квадратном люке, какой-то здоровяк в зеленых хлопковых штанах и в зеленой же рубахе схватил Андрея за уши и поддернул вверх:

— Гоп — с приездом, милый Маша, отсоси, подруга наша… Не впадлу? Губарик ты наш!

Серегин вскрикнул:

— Не надо, не надо!. Пожалуйста… Я…

— Головка от хуя! — ответил ему кто-то, и все снова захохотали.

Обнорский дернулся и попытался оглядеться — «зеленый» отпустил его уши и выпрямился, а заодно легонько ткнул носком башмака Андрея в лицо. Серегин откинулся спиной на край люка — это дало еще несколько дополнительных секунд для знакомства с обстановкой… А обстановка, честно говоря, удручала — Обнорский вылезал, похоже, в горницу какой-то деревенской хаты, люк располагался в самом центре комнаты. Вокруг лаза стояли четыре здоровенных амбала, стриженные головы которых почему-то ассоциировались с глобусами. В углу комнаты сидел на стуле еще один — он не принимал участия в общем веселье, смотрел на Серегина внимательными немигающими глазами… Андрей лишь мазнул по пятому взглядом, но этого хватило для выброса в кровь новой порции адреналина (хотя, казалось бы, куда уж еще), потому что внешность этого человека была очень характерной… Абсолютно лысый, с правильными чертами крупного худого лица, с черными мешками под глазами — именно так Катерина описывала Черепа, «начальника личной контрразведки» Антибиотика…

Серегин со стоном выкинул на пол левую ногу, уперся подламывающимися руками, вылез, встал на корточки… Его поза была очень смешной и жалкой, и амбалы не могли не «оценить» ее по своему — кто-то немедленно пнул Андрея в зад, и Серегин, используя направление толчка, покатился по полу, вереща и закрываясь руками:

— Не надо, не надо! Не бейте, пожалуйста… Это ошибка… Не надо, я сам…

Еще один пинок — и Обнорский вылетел из круга стриженных здоровяков, один из которых, лениво сплюнув на пол, заметил:

— А пыли-то было, ебтыть — он крутой-перекрутой… Может, мы не того сдернули?

— Того-того, — успокоил коллегу «зеленый». — Просто он уже всю круть свою высрал… Ладно, хорош базарить, Мюллер, подними его!

Серегин продолжал полулежать на полу, концентрируя в себе энергию — а концентрировалась она плохо, Андрей ведь не ел ничего уже вторые сутки… Так уж получилось — накануне он успел только позавтракать дома, а потом закрутился и не пообедал, и не поужинал. Теперь голодуха сказывалась.

«Четверо… Пятый — сидит… Мама дорогая, неужели этот пятый — сам Череп?… К двери пробиваться не стоит — запутаюсь в сенях, потеряю темп… Окно… Оно ближе, надо туда… Рама хлипкая — авось, выбью… Плохо, что лысый сидит и смотрит. Господи, неужели это Череп? Все-все… Сейчас… Давай, Андрюша, давай… Ну!…»

Амбал, которого называли Мюллером, подошел к Серегину, лениво пнул его ногой в грудь:

— Пойдем, падла, не на пляже…

Серегин неожиданно и резко выпрямился и дважды ударил Мюллера — левой рукой в промежность снизу вверх, а правой — под кадык… Удары получились — Андрей, что называется, «вложился» в них… Он никогда еще не бил так — со всей внутренней силой… Когда-то в Йемене Обнорского учил приемам рукопашного боя палестинский капитан Сандибад — и он многому научил Андрея. Однако с тех пор прошло много лет, и полученные навыки понемногу утрачивались… Собственно говоря, Обнорский только один раз попал в настоящую рукопашную схватку — было это в Ливии, когда на него напали пятеро тунисцев, но и тогда Андрей всего лишь защищался, не стараясь убить… Потом — в России, Серегин несколько раз «вписывался» в уличные драки. Но драка, она драка и есть, это совсем не то, что настоящий бой… В драке ведь если и убивают, то, скорее, случайно, а в бою смерть врага — это цель… Перешагнуть этот рубеж между дракой и боем могут немногие…

Мюллер хрюкнул, в его маленьких поросячьих глазах что-то выключилось, и он начал наваливаться на Андрея… Обнорский схватил его за рубашку и резко, на выдохе, швырнул безвольное тело под ноги остальным амбалам… Время словно замедлило свой ход — Серегин увидел краем глаза, как Мюллер летит на коллег, отметил, что сзади, за ремень штанов, у него засунут стволом вниз пистолет, и успел пожалеть, что не схватил оружие… В ту же самую секунду Обнорский рванулся к окну, оттолкнулся от пола и прыгнул головой вперед.

Может быть он двигался недостаточно быстро, может быть, недооценил реакцию амбалов — но долететь до окна ему не дали… Один из трех оставшихся «в строю» здоровяков перепрыгнул через тело Мюллера и с совершенно неожиданной для его комплекции грацией ударил правой ногой в бок летящему Серегину — Андрею показалось, что он услышал треск собственных ребер… Обнорского развернуло в воздухе и швырнуло в угол, под окно… Видимо, в горячке Серегин не сразу почувствовал боль — он умудрился сгруппироваться в падении и уйти перекатом от следующего удара. Толкнувшись ладонями от пола, Андрей выпрыгнул вверх и вправо, обозначил обманное движение, будто собирался бить ногой, а сам резко подался назад, прошел в развороте вдоль стены и успел рубануть бугая ребром ладони за ухо… Это был последний удар, который смог провести Обнорский — двое остальных «братанов» оказались вдруг как-то очень рядом, и Серегину досталось сразу с двух сторон — в голову, в грудь, в бок и в правое колено… У Андрея перехватило дыхание, он упал лицом в грязный пол, попытался снова подняться, но из попытки этой ничего не вышло — его начали молотить с таким умением и остервенением, что Обнорский уже с какой-то равнодушной отстраненностью подумал — нет, даже не подумал, а констатировал: «Убьют… Замесят до нуля…»

Носок тяжелого крепкого башмака хорошей выделки ударил его в лицо, рассекая губы и кроша зубы — и вот тут пришла боль, забравшая остатки сил. Заболело сразу все — Обнорский словно превратился в сгусток боли, она ослепила и оглушила его, лишила способности дышать и двигаться… Андрей уже не ощущал новых ударов, когда сидевший в углу человек спокойно встал с обшарпанного стула и негромко, но очень веско сказал:

— Хватит… Завязывайте — кончится…

Месившая Серегина троица замерла, двое остались стоять на месте, тяжело дыша (один механически поглаживал распухшее ухо), а тот, кто был одет в зеленые брюки и зеленую рубаху, резко развернулся и шагнул к неподвижно лежавшему навзничь посреди комнаты Мюллеру. Наклонившись к «коллеге», «зеленый» похлопал его по щекам, потом присел на корточки, попытался нащупать пульс, затем приник ухом к грудной клетке неподвижного «быка». Остальные молча наблюдали за его действиями… «Зеленый» поднял голову и сказал растерянно, обращаясь к лысому: